Звезды на росстани - [7]

— Есть там управляющий трестом, Балтин. Из молодых, да ранних, как ты. И упрямый — не лучше тебя.

Я завозился, устраиваясь поудобнее в кресле.

— Что? — спросил начальник, наклоняя вперед голову.

— Спасибо, говорю. Хорошая аттестация.

— Хэх… Рта не дает открыть. Удивляюсь, Авенир Палыч! — откликнулся его напарник.

Иволгин смотрел на меня прямо-таки изумленным взором. Осуждающе, кротко эдак покачивал головой. Под сим молчаливым упреком не мог не почувствовать я себя в чем-то виновным. В нарушении субординации, что ли.

Я раньше видел такие глаза, чуть навыкате. Давно я знаю их. Они не то, что несправедливы, нет, лживы они.

— Так в чем состоит моя миссия? Слушаю, Авенир Палыч.

— Ну, этот вот самый Балтин задумал открывать училище. Ему надо, чтобы строители и другие рабочие варились прямо у него под носом… — Гулякин остановился, чтобы впечатление от первых его слов проверить на Иволгине, бодро кивающем в знак согласия.

— Для нас это необходимо — открывать училища, — ввернул Иволгин со значением, чтобы я, чего доброго, не подумал наоборот. — Расширять систему, утверждать себя на земле. И в партийных решениях записано…

— Так в чем же дело, Иволгин?

Он тонко, с намеком на какие-то, пока еще не выясненные, обстоятельства улыбался и кивал мне головой, чтобы я теперь обернулся и внимательно, хорошо слушал начальника. Гулякин спросил:

— Вот ты как раз после войны и учился в училище. Какие у вас были условия, давай расскажи-ка?

— Какие тогда были условия? — Я обвел глазами просторный кабинет начальника. — Парты, доска. Мастерские в три смены работали. В общежитии двухъярусные койки, чтобы нас побольше вошло. Столовой своей не было…

Ну да, не было, она была чужая, ходить было далеко. Приходилось ожидать очереди…

Ранней весной, еще по снегу, какой-то администраторской голове вздумалось отремонтировать ее прямо на ходу. Перегородили временной перегородкой: пацаны обойдутся и половиной, на то жеушники, чтобы уметь сносить трудности. И начали ремонт на другой половине.

После одного длительного ожидания девятая группа, помню, заняла положенное ей место — длинный ряд придвинутых один к другому столов. Только заняли — явилась с практики выпускная, седьмая группа. Засухинцы… Хмырь Засухин властвовал в этой группе. Связан был с улицей, носил в кармане самодельный, с наборной рукояткой нож. Никто не хотел с ним связываться, и поворачивал он группу направо-налево, и маялись с группой мастера все два года — немало их переменилось за это время, Хмырем его звали за то, что называл всех хмырями.

— Выкидывай этих хмырей! — Засухин указал пальцем на нас, на девятую группу.

— Ну, ладно, ну, встанем, — неожиданно заюлил сидящий впереди Самозванец, Лешка Акулов.

— А я не встану, — заявил Толич Сажин, раскачивая взад-вперед нерасчесанной головой. Видно, предел наступил его долготерпенью.

Моему, впрочем, тоже. Я повторил вслед за Толичем его слова.

— И я не встану, — неожиданно поддержал нас двоих Борька Поп.

Другие тоже зашевелились. Девятая группа гудела, урчала.

Засухин выслушал возражения. Вялой походкой подошел к Толичу Сажину, медленно протянул руку, будто собрался причесать непричесанные его вихры. Пятерней, надо сказать, не весьма чистой, провел по лицу сверху донизу. Напоследок еще двинул локтем. У Толича звякнули зубы.

— Кто еще не пойдет? — Хмырь Засухин спросил вежливо, оглядел всю нашу группу по головам.

Моя была очередь. Я встал. Толич Сажин рукавом гимнастерки вытирал кровь на губах и еще больше ее размазывал по губам. Я держал в поле зрения почему-то его одного. Возможно, я побелел, не в себе был, оттого что Толичу так подло разбили губы.

— Пошли! — Хмырь кивнул на плачущие от тепла запасные двери, выводящие на безлюдный двор.

— Пошли, — покорно шевельнул я губами.

Высокий и хорошо сложенный, Засухин был старше и, понятно, сильнее меня. Я смотрел на его широкую спину, видел, как пошевеливает он для согрева лопатками. Ребята валом валили вслед. Что хотели увидеть? Засухин кому-то поддал — эка невидаль!..

Днями уже пригревает изрядно, снег делается сырой, а к вечеру его схватывает морозцем — и под ногами он шипит, потрескивает наледью. Во дворе вытаявший из-под снега битый кирпич, ступать неловко. Засухин обернулся ко мне, угодив на вытаявший кирпичный обломок, начал переступать с ноги на ногу, отыскивая понадежней опору.

Я не стал дожидаться событий, ударил со всего маху. Кирпичный обломок вывернулся из-под его ноги — Засухин упал плашмя, показал подметки рабочих ботинок. И я ожидал, когда он подымется. И тишина во дворе стояла поразительная, как будто ребята дышать перестали. Едва доносились приглушенные расстоянием звонки трамваев.

Поднявшись, он первым делом полез во внутренний карман шинели. Достал, начал разворачивать непонятный для меня предмет. Блеснуло лезвие — ага, бритва! Здорово живешь… Мне сделалось страшно. Я поднял с земли первый подвернувшийся предмет. Кирпич угодил.

— Раскрою череп. — Я выругался.

Хмырь некоторое время пребывал в раздумье. Осатаневшая моя внешность ему не очень нравилась. Впрочем, он дольше простоял, чем положено по ритуалу в подобной ситуации, и наша, девятая группа, огольцы безалаберные, взялись хохотать.