Звезды на росстани - [47]
— Ну да, ну да, мы его по-разному понимаем… Но ты раздражен, нервничаешь. Не надо, Соболев, нервничать. Терять нервные клетки… А ты часто теряешь их, доказывая свою правоту и высокому начальству, и прихлебателям его вроде меня. Ведь не ахти какая великая честь твоя перед ними. Вынужден постоянно что-то кому-то доказывать. Именно что ты — это ты, а не какой-нибудь верблюд…
— Так что ты хотел сказать о счастье?
— А то. Уйдя с директорского поста, ты нисколько не потеряешь в зарплате. Вот оно где, твое рабочее счастье!..
— Я пришел просить старого своего товарища, чтобы он вдумался и понял меня и не принимал близко к сердцу обиду, которую я ему причинил ненароком. И простил, если может. Время, сам знаешь, лечит раны, вчерашние враги сегодня будут вынуждены стать друзьями, не так ли? Все равно ведь нам вместе работать — куда нам без вас: без токарей, слесарей, без водителей транспорта? Да умный человек вообще не станет власть использовать в ущерб другим…
на самой низкой ноте заканчивали там, за дверями. Сережа Самохвалов это. Я удивляюсь его столь низкому голосу: ведь сам-то он беленький, тощенький, с кадыком и тоненькой шеей подростка — ну, фитилек фитильком. Ну чудеса природы и только!
— На твоем месте, Соболев, я бы ничуть не жалел о поданном заявлении.
— С чего ты взял, что жалею?
— Ну, и правильно! Кстати, я бы лично позаботился о твоем трудоустройстве. Я тебе клянусь, чем хочешь: если стану директором, ты не пожалеешь. Создам условия для труда и отдыха. Таким, как ты, считаю…
— Мягко стелешь, Иволгин.
— Причем тут?.. Говорю с ответственностью за каждое слово: не отпущу тебя… не отпустил бы никуда из училища своей волей. А, поразмыслив, ты и сам никуда не уйдешь из училища. Вот. Вот что хотел тебе сказать, старый дружище. Именно сейчас. Чтобы сон был здоровым.
— Это все?
— В основном. Договориться сразу обо всех деталях, думаю, невозможно.
— Потом и детали будут?
— Не в них, в духе самого договора дело.
— Договора, Иволгин?
— Договора, Соболев. Но я прошу не высказывать теперь своего отношения… Знаю твой характер: рубанешь сгоряча, потом будешь из кожи лезть, чтоб выполнить свое слово.
— Так ничего и не отвечать?
— Ответить никогда не поздно. Теперь лучше хорошо подумать.
— Это я тебе обещаю, Иволгин.
Дальше шли пустяки. Никчемная болтовня.
И до лестницы я не проводил его…
XVII
Я, конечно, отвлекся от мира сего, но не настолько, чтобы его вовсе не замечать. Шел все время пешком, хотя чувствовал порядочную усталость. Да вот они, наконец, мой дом, подъезд. Ступени. Знакомые лица. Одно знакомое лицо. Пьяный сосед, на высоком дыхании берущий последний подъем. Без посторонней помощи. Трутень, надо сказать. Но ведь и у пчел имеются трутни.
Надавив кнопку звонка, я подождал немного. Полез за ключом. На всякий случай опять придавил кнопку. Дверь щелкнула. Приоткрылась. На меня глядели глаза Анюты. Анютины глазки меня рассматривали.
— Что ж не встречаешь?
— Я не ждала. Думала, в полночь заявишься.
— Значит, ждала все же. А как узнала, что прибыл?
— Сорока на хвосте принесла. Если сам не догадаешься позвонить…
— Сегодня у меня целый день ребусы. — Я снимал плащ, пристраивал к месту дорожную папку. Авоську с крышками…
— Ну, так и знала. Привез обратно!
Я виновато развел руками. А что мне было еще делать?.. Да, но я в самом деле не позвонил! Хотел позвонить — и забыл начисто! Что случилось с моей головой? Ругай, Анюта, почему не ругаешь?
— Где Алешка?
— Спит, где же еще?
— Здравствуй.
— Сначала наговорится… — она отвела мои руки.
— Извини, так у меня получилось…
— Понятно. Работа.
— И работа.
В комнате стрекотала электробритва.
— Не смей за меня волноваться, слышишь?
— Даже и не думала.
— А что может случиться, ну что?
— Да с чего ты взял?!
Пахло вкусными пирожками, я проглотил слюну. Вдруг явственно расслышал: в комнате жужжит бритва. Едва не тракторным гулом гудит моя старая, давно не смазанная «Нева». Я слышал ее давно, оттуда еще, из-за двери, да почему-то не придал значения. Жужжит и жужжит, пусть жужжит. Я пришел домой. Может, именно потому, что жужжит, и не слышно нашего деликатного звонка? Потому и ждал, и звонил два раза? Но кто там, кто? Молнией промелькнули эти слова в моей голове.
— Не Алешка это… бреется?.. — я прислушивался.
— Что это ты? Лица нет. Что с тобой?..
Улыбалась она. Обрадовалась.
— Но кто же там, не шути, пожалуйста… Да вот я сейчас посмотрю, кто бреется.
— Ну, ты же… ты его испугаешь, злодей!
Повисла на моей руке, сотрясаясь от смеха. Хорошо. Виси на моей руке. С балкона человек не прыгнет. Она хохотала.
Но он-то, он! Брился, как ни в чем не бывало. Лось здоровый. Сивый. С высокой, послевоенной стрижкой. С лопухастыми, большими ушами. В подтяжках, по-домашнему.
— Что вы здесь делаете?!
Вздрогнул, конечно, от моего сурового голоса, но, надо отдать должное: мужик с выдержкой.
— Не соблаговолите ли обернуться, молодой человек?.. Когда хозяин в доме!..
На сей раз не шевельнулся, ни рукой не дрыгнул. Закончил бритье, вытянул из розетки вилку. Не спеша опять же и покамест не очищая бритвы, положил все это на полочку.
Книга повествует о начале тренерского пути молодого Олега Сибирцева, посвятившего себя любимому виду спорта — боксу. Это его увлечение, как теперь говорят, хобби. Специальность же героя — преподаватель профессионально-технического училища в городе Александровске, на Сахалине, за огнями маяков. События происходят в начале пятидесятых годов прошлого века.Составлявшие команду боксеров сахалинские учащиеся — это сбор самых различных характеров. С ними работает молодой педагог, воспитывает мальчишек, формирует их рост, мастерство боя на ринге и мужество.Перед читателями предстает и остров Сахалин с его людьми, с природой как бастион — защитник всего Дальнего Востока.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.