Звезды на росстани - [43]

Что ж, ты хотел, чтобы я прочитал, я и прочитал. Зрение у меня хорошее, Иволгин. Но он долгим взглядом проследил за моими глазами.

— Выкладывай. Если развил такую бурную деятельность, — уставился я в бесстыжие глаза Иволгина. Человека, который упорно называл меня своим старым товарищем. — Вижу, ты получил какое-то письмо. Куда-то съездил. Тебе не терпится его прочитать здесь. Оно меня чем-то компрометирует, правда?

— Догадываешься? Я так и знал, что ты догадаешься. Теперь мы здесь, все трое, знаем содержание письма. Надеюсь, ты на меня не затаишь за это на весь век обиду? Надеюсь, не будешь мстить старому другу за то, что в глаза режу всю правду-матушку? За то, что чистыми и правильными признаю отношения не иначе, как: дружба дружбой, а служба службой?

— Надейся на что угодно.

— Здесь принципиальный вопрос, — начальник посчитал нужным вмешаться. — А потому, правильно, скидок на старую дружбу не полагается… Рабочее время закончилось и дискутировать теперь можно хоть до утра, однако давайте все же упорядочим наш разговор. Ближе к делу. Есть факты, Юрий Иванович, которые говорят о твоем недостойном поведении в командировке.

— Факты?

— К сожалению. Телефонный звонок. О тебе. Лично. Звонок анонимный, но имя твое названо точно. Это насчет того, что за кем-то в аэропорту волочился. За юбкой какой-то. Но вот и письмо. Или это тоже не факт? Письмо-то? Может, ты как-то объяснишь или выразишь к этому свое отношение. Давай-ка.

— Догадываюсь, от кого это клеветническое письмо. Только никакое письмо не может заставить меня согласиться с тем, чего не было и не могло быть. Вообще разговор этот, по-моему, такой пустяк. Яйца выеденного не стоит.

— Пустяки! Ты считаешь моральный облик руководителя, педагога посторонним делом? И даже пустяком?! Хамить должностным лицам, волочиться за молодой женщиной в аэропорту, распивать коньяки за счет интересов всей нашей родной системы… — голос Иволгина сорвался, не слеза ли послышалась в его суровом голосе? — И по-твоему, все это постороннее дело и пустяки?!

Прорвало. Но неужели он верит в то, что сейчас говорит? Или опять обнаруживается моя неопытность; опять что-то не до конца рассмотрел в Иволгине?

Я слышал не все, с изрядными пропусками. Беспринципная подпись под актом, под документом… в нарушение инструкции… в бараках… Беспринципные записи в книге жалоб и предложений.

— Хватит! — Я сжал ладонями подлокотники. — Или я уйду.

— Что, что все это значит! — возвысился надо мной Иволгин. — Как ты разговариваешь с начальником? Прежде чем уйдешь, ты положишь вот сюда заявление!

Я ощущал немочь. Тошнота подступала. Не подымался, сидел, словно привязанный. И ох, как хотелось плюнуть в бесстыжие глаза человека, зовущего меня «старым товарищем»!

— Сейчас я бы не с тобой хотел говорить — с тобой все ясно. Ответить хотел бы заслуженному… — При этих словах взвился Иволгин, обрадовался моему срыву. — У вас что, товарищ Гулякин, имеются основания меня так отчитывать? Заодно с этим, с позволения сказать, товарищем? Как мне понимать эту встречу? Давайте уж предложите и вы написать заявление по собственному желанию! Это ведь куда как просто: ни райком, ни профсоюзы не помешают.

— Вконец зазнался! Да в твоем училище оттого порядок, что кадры подобрались. Так дурак сработает.

— Дурака как раз не хватало там, где порядок, — съязвил я Иволгину.

— Да, зазнался, слишком рано зазнался ты мой старый дружище. Не лучше ли положить заявление? Пока есть время, пока не поздно?

Как он последователен! Пелена тумана спадала. Но голова еще раскалывалась и ноги дрожали, будто внес куль муки по высокому трапу.

— Тебе-то зачем, Иволгин, мое заявление? Тебе устное сделаю заявление.

— Угрозы?

— Так, значит, заявление? — обернулся я к начальнику управления.

Гулякин с места не двинулся, холодно смотрел на меня, думая о чем-то далеком.

— Ну, что ж, дайте лист бумаги, — сказал я после некоторого раздумья.

И стал доставать из внутреннего кармана пиджака ручку. Она застряла в записной книжке, я никак не мог ее зацепить.

— Да вон возьми, — бодро подсказал Иволгин, указывая на прибор на столе.

Мельком взглянув на Иволгина, я заметил в его глазах затаенный, нетерпеливый блеск ожидания. Как тебе хочется, чтобы я скорей положил заявление. Но отчего тебе хочется, чтобы я положил заявление?

Ага, вот. Наконец-то. Вытащил из кармана свою походную ручку. Она держалась за край кармана и за блокнот одновременно…

Да, но я, братцы мои, все равно не стану спешить. Напишу, обязательно напишу. Только я предварительно очищу перо. Не спеша. Чистить надо не спеша, торопиться совсем ни к чему. Посмотрю на свет, повернусь к окошку. Попробую, как оно на бумаге. И поищу, где мне лучше устроиться писать. Да нет, не с уголка, не где-нибудь сяду писать. Сажусь за длинный стол, горько покряхтываю, как будто выполняю непосильное упражнение. Кладу перед собой чистый лист бумаги. Смотрю на него. И пишу наконец. Пишу. Остановился на миг, вспомнив слова своего мастера: «Ничего. Только не делай глупостей». Но я не делаю глупостей, Наиль Хабибуллович. Я только пишу заявление.

Скрипнули у меня за спиной пружины. Понятно. Под Иволгиным. Нет, он не шевельнулся. Встал. Не выдержал испытания временем… Начал прохаживаться туда-сюда по ковровой дорожке. У меня за спиной. Слышу дыхание. В детстве видел кино, где шпион стоит за спиной своего напарника, пока тот пишет под его диктовку. И как только подпись поставлена — шпион убивает напарника выстрелом. В висок. Но это было давно, в детстве. Такое было кино. Здесь не кино. Здесь Иволгин ходит. От порога — к столу начальника, от стола — к порогу. Туда-сюда, туда-сюда.