Звезды на росстани - [41]

Шел пешком, знакомыми переулками. Что там поделывают теперь мои? Алешка, Анюта? Знают ли, что я дома?

Заглянул по пути в маленькую бакалейную лавку, каких в нашем городе немного и только остались они в глухих переулках. Спросил шоколадку для Аси. Вечернее солнце грело мне спину, навстречу подувал ветерок. Не хотелось ни о чем думать, не хотелось никуда спешить. Вот постоять бы — и все. Бездумно бы постоять — и все. Послушать далекие, приглушенные расстоянием и невысокой деповской стеной звонки трамваев, фырчанье грузовиков, бегущих по окружной дороге. Что еще услышать?

Да, глухое биение сердца под собственным пиджаком. Биение обыкновенного, уязвимого сердца.

Ну да, оно бьется. Оно еще не черство, как мне кажется. Впрочем, на лице отпечатывается нечто казенное, какая-то безапелляционная сухость. Издержки должности, что ли? Помню, вынужден был наказать учительницу. Инженера. Убеждал, просил, заклинал не опаздывать на уроки. Не мог не знать, что двое малышей в семье забирают свободное время, что на уроки отчасти потому и опаздывает, и нередко приходит не собранной и неприготовленной. Но шестьдесят, девяносто мальчишек, девчонок, впитывающих в себя эту несобранность учительницы, разве они в состоянии понять промахи в работе? Чем оправдать потом, в будущем, дурные привычки, перенятые у плохого наставника?

Выговаривал, критиковал, ставил на вид. Наконец, объявил настоящий выговор. По всей форме. И тогда она, добившись аудиенции, отчитала меня со всей пылкостью взрывчатого темперамента. Дерзко блестя очками, эта вроде бы непримечательная женщина сделалась вдруг красивой, стремительной и быстрой в движениях. И безалаберно хлесткой в своих ничем не оправданных обвинениях. Будто привязался я к ней, сживаю со свету. Я говорил ей: нет и нет. Защищался одним этим словом. Потому что, несмотря на ее промахи, предполагал и уже любил в ней будущего учителя.

А ошибки, за которые расплачиваешься сам в первую голову! Помню, принял мастером некоего Афонькина. А нельзя было допускать такого к мальчишкам. Освобождаться пришлось в спешном порядке. И тут в управление пришло анонимное письмо. Клевета. Мерзость по моему адресу.

Ревностным проверяющим был не кто иной, как Иволгин, упорно называющий меня старым товарищем. Главным аргументом копанья его было расхожее изречение: нет дыма без огня. Смакованием грязных строчек письма довел до того, что я выставил его за двери и наказал, по-товарищески тоже, чтобы забыл дорогу в училище.

А сердце у человека одно. Оно бьется.

XV

Я посмотрел на часы. Рабочее время управленцев подходило к концу.

Из темно-дымного, в прямом смысле дымного, потому что было накурено, коридора я переступил порог светлой приемной. Солнце, правда, ушло из окна, краешек его однако задевал еще левый косяк и часть белого подоконника. Все здесь было таким же, в том виде, как было оставлено мной три дня назад. Блестел Асин стол. Сверкали телефоны. Белели карточки в картонной коробке. И старое кресло напротив Асиного стола, казалось, хранило еще тепло моего тела.

Асенька стремительно поднялась. Стройная, золотистая, вышла навстречу.

Поздоровавшись, я вложил в ее руку шоколадку и попросил не сердиться за это.

— Как съездили, Юрий Иванович? — посмотрела так, будто на моем лице отыскивала смятение.

— Все в порядке.

— Вы дали разрешение на открытие училища?

— Так точно. И этому надо радоваться, ведь нашего полку прибыло…

Она посоветовала мне сейчас же убрать улыбку с лица. Стереть с лица всякое довольство жизнью. Чтобы не дразнить гусей. Я невольно расхохотался.

Звонок позвал Асеньку к самому. Она тотчас вернулась и укоризненно покачала мне головой. Ну, не говорила ли: не дразнить гусей.

— Здравствуйте, Авенир Палыч! — протянул я руку не вставшему из-за стола начальнику.

— Садись, садись. — Успокаивал, охлаждал, взмахом руки гасил мое приподнятое настроение. Придавил кнопку звонка.

— Ася, в чем дело? Где Иволгин?

— Не найду, нет на месте, — нерешительно отвечала Асенька, не в силах скрыть маленькую радость. Конечно, меня она не хотела отдавать на растерзание сразу двоим.

— Как придет, пусть заходит… Ну, давай, рассказывай. Все по порядку расписывай. Как, что. И заодно — почему не спешишь докладывать?

Взвинчен. Какой злой субъект взвинчивает твои уставшие за многотрудную жизнь нервы? Или немедленного, сиюминутного блеска хочется тебе, уставшему ждать, сознающему, что недосуг ждать, потому как уходит последний поезд?

Я говорил о нуждах Нефтеречинского строительного треста, о людских ресурсах города и его окрестностей, подробно остановился на значении для них профессионально-технического училища, дающего профессию и одновременно — среднее образование. Распространялся.

— А для нас это какое будет иметь значение? Училище в бараках?

— Это временно — бараки, по-моему, этого не надо бояться.

— По-твоему, говоришь? По-твоему… Но ты решил дело-то не от себя лично, от имени управления, дорогой товарищ!

— Да. Поскольку были даны полномочия.

— Ну, вот видишь. И полномочия употребил по-своему. Поглядеть со стороны — ты вроде бы исправил ошибку Иволгина, а на деле-то оно что выходит? Разве он не сознательно затягивал вопрос, хорошее предварительное условие ставил тому, этому?.. Ну разве он, Иволгин-то, хуже тебя понимал ситуацию? Получается, вроде как в дураках ты оставил своего товарища. Старого товарища. Ну, не ожидал от тебя.