Звезды на росстани - [22]

Две смазливые, плутоватые рожицы, одна над другой, выставились в приоткрытые двери детской комнатки. Балтин вскочил, устроил у них, там, радостный переполох. Вернувшись, некоторое время еще улыбался, переживал свою, родительскую любовь. Улыбаясь, изнутри светясь, глядел на меня со значением: грейся, командировочная душа, возле моего счастья.

— У нее, у Лены, соседушка был. Мишка Миллионщик. Прозвище, фамилии не знаю.

— Его никто не звал по фамилии, — уточнила Елена Викторовна.

— Он не давал ей проходу. Вот она и решилась, моя Елена Прекрасная, на подвиг…

— Не говори глупостей.

— На самопожертвование.

— Давай уж, поскорей закругляйся. Сейчас принесу голубцы. И выпейте же, наконец, мужчины вы или кто? — приказала Елена Викторовна.

— Она хорошо сделала, что сказала об этом сразу, — продолжал Сергей Петрович. — Про Мишку Миллионщика. Пошел второй час ночи, луна, как сейчас помню, сильнейшая, а на улицах все вымерло. У института он ее караулил. Ну, перекинулись ласковым словом. Разошлись. Потом он нас встретил около речки. Вода в ней — с душком. Не один был, по одному такие не нападают. Шакалы. Всего пятеро, кажется…

— Шесть, — внесла Елена Викторовна поправку. — С горы в это время, вижу, седьмой спускается. Что делать? На всякий случай кричу ему. Незнакомому: «Давай, Петька, скорей, что ты как черепаха ползешь?!» А вдруг в самом деле кто-нибудь не из их компании?

Знакома будто мне эта картина. Где-то видел подобное. И, опять же, какое это имеет ко мне отношение? Но неужели имеет?.. Я зорче всмотрелся в своих собеседников. Какого черта! Ну, конечно, они!

— Да, это мы были, прошло столько времени… Я хотела сказать: вы спускались тогда с горы. Нам повезло…

Ну, точно, ну, я узнал их. Они и были. По голосу, конечно, узнал, хотя в кутерьме тогда можно было не различить голосов.

— За Елену Прекрасную я дрался как лев, но мне все же попало. Она, спасибо, взялась за палку своего дорогого соседушки, а то палка походила бы по голове… Тебя-то я не заметил, почувствовал облегчение — и огляделся.

Мир тесен. Едешь в Москву, на Восток, на Север, к черту на кулички куда-нибудь — все равно неожиданно встретишь знакомых.

В тот вечер возвращался я, радостный, со своего первого за время своего отпуска свидания. И не шел, летел, и все пело вокруг. Потому что новая писалась страница. Судьба моя… Возвращался домой напрямик, через речку. Луна была такая — хоть семафор принимай при такой луне! У прибывших на побывку матросов оружие всегда бывает при себе: ремень с бляхой. Но я не пользовался этим оружием никогда. А тут невольно потрогал себя за пояс, когда увидел внизу свалку из живых людей. Один орудовал против всех, а все — против одного. Еще, слышу, девчонка кричит, как будто зовет на помощь, во всяком случае, ко мне обращается. Какой-то тип встал у меня на дороге, руки развел. Не знал я всей ситуации, не драться же с незнакомым человеком. Но я спешил туда, где действовали не по совести: все против одного. Нырнул я этому, встречному, под руку, на всякий случай и подсечку дал, чтобы уж никаких возражений с его стороны. Потом пошло дело. Как на конвейере: отделял за руку, кидал. Брался и за воротник пиджака, если было сподручнее. Один, помню, докатился до речки, подмочился в духовитой воде…

Ну, это не совсем опасно — раскидывать свалку дерущихся: занятый нечеловеческим делом, дракой, человек становится невменяемым, похожим на злого, но беспомощного тигренка. Возвращается он туда, откуда его кинули, на тебя не глядит: ты ему вовсе не нужен, он и не догадывается даже, почему он вдруг оказался в стороне от событий. Тут знай бери крепче, кидай дальше. Пока вернется — успеешь кинуть еще двоих. Но работа, скажу вам, — я даже вспотел. Форменка на мне была…

— Вот тогда-то я и увидел твой удар с правой руки, — продолжал Балтин. — Ты, наверно, хотел помочь упавшему в воду, а сзади за тобой бежал Мишка Миллионщик, Ленкин сосед. Он все видел и, конечно, сообразил, кто помешал его расправе над нами. Он был пьян, и она заметила первая, что в руках у него был нож.

— Я вижу, — с волнением объяснила Елена Викторовна, — а никак не могу крикнуть, дыханье перехватило.

— Ну, я крикнул, горло-то у меня… потому что все равно не успел бы на выручку. Нож блестит от луны, не могу глаз отвести. Он размахнулся, подлец… Но ты обернулся. В самый раз получилось, хотя отступать тебе все равно было некуда — позади речка. Берега у нее, если помнишь, крутые. Я думал, ты улизнешь, ну, как-нибудь в сторону увернешься. А ты навстречу ему шаг сделал… Ноги у Миллионщика подломились, упал он, будто в упор застреленный, навзничь…

Я чувствовал на себе взгляд Елены Викторовны. Бестолково краснел под ее взглядом. Не стыдно ли восседать в героях, когда вовсе не тобой оно, геройство, проявлено, а тем, кто дрался, как лев, и не за себя, за Елену Прекрасную, один против пятерых? Или тот, твой, лично твой удар, один из тысячи регулярно наносимых тобой по мешку, по грушам разных сортов и видов, по пинчболу и пунктболу, по лапам и просто с партнерами, в тренировочных спаррингах или даже по воздуху, неужели он, именно тот твой единственный удар справа и составляет теперь главный предмет восторженных разговоров? И вот еще что. Тебе стыдно, а иным не понятен, не до конца понятен твой стыд, возможно, они твой стыд теперь принимают даже за скромность или еще за что-нибудь такое, возвышенное, сверхблагородное. Вот ведь какая тут ситуация…