Звёзды - [4]

— Видели всё и молчали, это делает честь высшей сообразительности. Если бы и теперь вы поступили также, ваша… любознательность была бы ещё более вознаграждена.

Тихие рыдания были ему ответом. Ошеломлённый, он подошёл к Нюше. Она лежала ничком в подушке, он видел только спутанную массу пепельных волос и очертание тоненького тела, уже принявшего женственную грацию, и от всей этой позы, от худеньких, тоненьких ножек, так по детски, безыскусственно лежавших перед ним в простых беленьких чулочках и широких, стареньких туфлях, от тоскливых всхлипываний веяло такою чистотой, таким святым детством, что сердце его замерло, он вдруг почувствовал, что делает что-то безобразно скверное, жестокое, недостойное мужчины, его сухие, злые глаза увлажнились, он сел и провёл рукою по спине ребёнка.

— Нюша, Нюша, не плачьте, простите. Я груб, мне тяжело, совестно того, что я сказал.

Рыдания прервались, минуту девочка лежала неподвижно, как бы притаив дыхание, боясь ослышаться, затем она поднялась, села, откинула от лица волосы и подняла на него глаза. Густые ресницы слиплись стрелками, последние слёзы ещё не высохли и катились светлыми росинками по нежным, исхудалым щекам, но взгляд уже был полон тёплой благодарностью и тихой, наивной радостью. Странное, почти благоговейное чувство охватило Маршева, инстинкт подсказывал ему, что он присутствует при величайшей тайне жизни. Как в сказке об Аладдиновой пещере, полной сокровищ, перед ним раскрывалось сердце, полное девственной чистоты, и легенда об ангеле-хранителе, скорбящем и плачущем о наших грехах, воплощалась, а из громадных, ввалившихся глаз больного ребёнка на него глядела сама смерть и говорила о чём-то высшем, недосягаемо великом.

— Вы не сердитесь, вы не… не…

— Нюша, я не сержусь и не увижусь больше никогда наедине с Евгенией Фёдоровной.

— Хорошо, благодарю вас, верю. Ах, как я счастлива! Вот видите, — она потянулась к Маршеву, он сел ближе и взял в свои холодные руки лихорадочно дрожавшие ручки девочки. — Видите, я очень, очень люблю брата, он страшно добрый и ужасно, понимаете, ужасно любит Женю, и она его любит, верьте, любит. — Нюша нагнула головку и глядела в глаза Маршева, точно желая перелить в него свою уверенность. — Надо только ей пережить «это» время, я ведь скоро, скоро, уйду! — тише добавила она, опуская глаза, — и тогда брат опять вернётся к ней, он ведь очень будет нуждаться в её ласке. Вы не думайте, что я сказала что-нибудь «такое» Жене, — заволновалась Нюша, — нет, я только после… террасы начала всё видеть и понимать. Сегодня я видела, как она писала, в доме кому же ей писать?.. Значит, вам… Потом она так спешила, чтобы меня унесли отсюда… Я поняла, что это будет здесь… брат уехал, и вот мне стало так дурно, так душно, сердце так ныло, ныло, я непременно должна была быть здесь, непременно, иначе я умерла бы. Дуня перенесла меня сюда, я всё лежала и молилась Богу, всё молилась, чтоб вы не сделали злого, нехорошего дела… и Бог услышал меня. Женя вышла, увидела меня и ахнула: «Зачем ты здесь? Зачем?» — она очень рассердилась, а я так тихо, незаметно перекрестилась и говорю: «Женя, ступай к себе, я ничего не скажу брату». — Она поглядела на меня, поглядела и выбежала вон.

Маршев нагнулся и тихонько, еле прикасаясь губами, поцеловал кончики её пальцев.

— Подумайте! — шептала Нюша, нагнувшись к нему, — я уйду «туда», всё, что я думаю тайно, станет «там» явно, и Бог прочтёт у меня в сердце, что я считаю вас злыми и нехорошими людьми. Как страшно!

Минуту они промолчали.

— Нюша, не говорите так много, не волнуйтесь, попробуйте заснуть. Хотите, я позову Дуню?

— Нет, не надо Дуню, я всегда здесь одна, если нужно я позвоню, она рядом, а спать я попробую.

Девочка замолчала, закрыла глаза, продолжая нежно держать его за руки. Михаил Сергеевич понял, что она боится отпустить его и боится показать ему своё недоверие.

Глазки трепетали, сон не приходил к нервно-возбуждённому ребёнку.

— Нюша, не заставляйте себя спать, я тоже не засну. Хотите, я почитаю вам или поговорим. Где ваша «небесная» карта?

Нюша открыла глаза и проговорила:

— Карта? Ах, если бы Коля был здесь, знаете, что бы он сделал?

— Скажите что? Может, и я могу сделать то же самое для вас.

— Вы… о, да! только я не смею просить вас.

— Напрасно, Нюша, теперь можете.

— Могу? — девочка тихо, счастливо рассмеялась.

— Да, можете вполне.

— Так вот, заверните меня в плед и вынесите на террасу, сегодня тёплая, душная ночь и небо полное звёзд, мне так хочется, так хочется посмотреть ещё раз отсюда с земли туда, куда я уйду.

Маршев взял лежавший в ногах у Нюши тёплый пушистый плед, разостлал его на ближайшем диване, затем бережно, прикасаясь как к святыне, он поднял больную девочку, положил её на плед, оставив только место для личика, где среди спутанных, светлых локонов виднелись большие, блестевшие счастьем глаза. Он поднял чересчур лёгкую ношу, открыл одною рукою дверь на террасу и стал с Нюшей у перил, на том самом месте, где неделю назад так безумно глядел в набегавшую ночь, сжимая под ладонями бледно-розовые головки барвинок. Только теперь чары страсти были порваны, он снова был сильный, здоровый человек, честный, надёжный товарищ, враг тёмных и пошлых интриг. Они стояли в рамке ажурной листвы хмеля, и оба глядели в синий полог бесконечного неба, где трепетали и горели мириады звёзд.