Звезды Эгера - [14]

Невольники плакали от радости. Женщины целовали освободителю руки, ноги, одежду. А цыган тут же пошел колесом, издавая радостные вопли.

— Не меня благодарите, — проговорил Добо. — Вот ваш спаситель! — И он указал на Герге.

Мальчика на радостях чуть не задушили в объятиях, целовали, благословляли его. Увы, долго придется ему ждать от людей ласки!

В добычу венграм досталось пятнадцать груженых телег и уйма всякого оружия.

Прежде чем приступить к дележу, Добо спросил невольников, кто из них первый попал в рабство.

Выступил вперед молодой парень, крепостной крестьянин, и, сняв шапку, сказал:

— Я, сударь мой.

— Как тебя зовут?

— Гашпар Кочиш, ваш покорный слуга.

— Откуда ты родом?

— Из Эгера, сударь.

— А где ты попал в рабство?

— Под Фейерваром, сударь. Мы занимались извозом.

— Знаешь ты, чьи вещи на телегах?

— Останься мы там, где их турки награбили, вспомнил бы. Да ведь эти разбойники грабили повсюду.

Добо обернулся к турку.

— Говори, Юмурджак.

— Мы брали везде, где нам аллах позволил. Все добро неверных принадлежит нам. Где находим, там и берем.

— Что ж, тогда разложите все, и я поделю меж вами.

В одной телеге оказалось много оружия. Оно было тоже взято в разных местах, но большая часть — в замке Морэ.

Вдруг из общей кучи словно вынырнула маленькая, легкая сабля в бархатных ножнах вишневого цвета. Должно быть, она принадлежала сыну какого-нибудь вельможи.

Добо поднял ее.

— Гергей Борнемисса, подойди сюда. Возьми эту саблю, она твоя. Будь верным витязем, защищай отчизну, служи ревностно богу! Да осенят твое оружие счастье и благодать!

Он привязал саблю к поясу Герге и поцеловал маленького витязя в лоб.

Мальчик взволнованно принял оказанную ему честь, даже побледнел немного. Быть может, в его душу пахнуло на миг ветром грядущих времен, и ребенок почувствовал, что отныне быть ему неразлучным с саблей.

Все, что не пригодилось солдатам, Добо поделил между невольниками. Каждый из них получил телегу, лошадь и оружие. Витязи не очень-то зарились на запряженных в телеги тощих крестьянских кляч.

Цыган с громкими криками скакал вокруг доставшейся ему лошади и телеги. Но вскоре он поспешил к куче оружия и напялил на себя всякую негодную ржавую дрянь, которой пренебрегли солдаты. Он по-турецки подпоясался платком и так утыкал себя разными ножами да кинжалами, что стал похож на колючего ежа.

Тут же валялся и сплетенный из морского тростника старый турецкий щит. Цыган нацепил его себе на руку. К босым пяткам прикрепил две большущие ржавые шпоры, а на голову нахлобучил шлем. Однако у него хватило ума оставить под шлемом и шляпу. Затем он схватил с земли длинную пику и, ступая осторожно, будто по сырым яйцам, торжественным шагом подошел к Юмурджаку.

— Ну, Умрижаба, — обратился он к турку, размахивая у него под носом пикой, — как живется тебе, бибас[12] турок?

Все покатились со смеху, но Добо прикрикнул на цыгана:

— Эй, ты! Перестань нос задирать! Ты из каких краев?

Цыган вдруг заискивающе поклонился.

— Целую ваши руки-ноги, я отовсюду, где только музыка слышна.

— А ружья чинить умеешь?

— Как же, ваша милость благородный витязь. Самое скверное ружье починю так, что лучше нового станет.

— Так вот что: загляни на днях в Сигетвар, в усадьбу Балинта Терека. Там ты заживешь на славу.

Худенькая цыганка пристала к Добо, чтобы он разрешил ей погадать.

— Жена моя нагадает так, что ни в одном слове не ошибется, — сказал цыган. — Она и нынче утром предсказала, что нас освободят.

Женщины подтвердили, что правда — цыганка это предсказала.

— Предсказала, — согласился и Гашпар, — да только не поверили ей.

— В том-то и беда, что ей никогда не верят. — Цыган размахивал руками. — Вот видишь, бибас, теперь-то ты поверил!

Цыганка подсела к костру, сгребла весь жар и бросила в него крохотные черные зерна.

— Datura Stramonium[13], — сказал поп с презрением.

С тлеющих углей поднялся синий столб дыма. Цыганка присела на камень и подставила лицо клубам дыма.

Витязи и бывшие невольники с любопытством обступили ее.

— Руку… — сказала вдруг цыганка.

Добо протянул ей руку.

— Что ж, поглядим, как ты гадаешь.

Цыганка подняла голову и, обратив к небу закатившиеся глаза, заговорила дрожащими устами:

— Вижу красных и черных птиц… Летят птицы друг за дружкой… Десять… пятнадцать… семнадцать… восемнадцать…

— Это мои годы, — улыбнулся Добо.

— Да! — обрадованно подтвердил цыган.

— С восемнадцатой птицей дева-ангел летит. Спустится к тебе. Останется с тобой. Дева-ангел кладет тебе платок на лоб. Зовут ее Шара.

— Стало быть, мою будущую жену зовут Шарой. Куда это годится! Я старым холостяком буду, когда найду эту деву Шару.

— Это, может, и раньше сбудется, ваша милость благородный витязь, — утешал цыган.

Гадалка продолжала:

— Девятнадцатая птица — красная. Несет она с собой темную тучу грозовую. На земле венгерской рухнут три могучих столпа.

— Буда? Темешвар? Фейервар? — задумчиво спросил Добо.

— Да, да, ваша милость благородный…

— Уже зашатался и четвертый столп, но ты поддержишь его, хотя тебе и на руки и на голову ливнем льется пламя.

— Солнок? Эгер?

— Эгер, Эгер, ваша милость благородный господин витязь.

— Двадцатая птица — золотая, вся сияет солнечными лучами. На голове у ней корона. Один алмаз из короны падает тебе на колени.