Звезды чужой стороны - [15]

– Святой отец! Дядя Михай! Неужели вы не узнаете?

Пастор, не снимая с лица улыбки, всмотрелся в лицо лейтенанта и нелепо взмахнул руками.

– Господи! Карой! Каройка, дорогой! Ты жив! Он жив, наш Каройка, благословение господу!

Они кинулись друг другу в объятья. Это была довольно смешная картина. Низенький пастор, беспрестанно восславляя господа, тыкался носом в грязную шинель Оттрубаи, а долговязый лейтенант, на глазах которого выступили слезы, чмокал его в лоснящийся, лысый, покрытый едва приметным, как у младенца, пушком, череп.

Наконец, они оторвались друг от друга.

– Жив, жив, Каройка!.. А отец получил извещение, что ты пропал без вести. Он совсем потерял голову… Где же его письмо? – Пастор стал шарить по карманам. – Где-то оно у меня тут было. Наверное, Крошка взяла… Господи, Карой, Карой! Отец так боялся, что ты попал к этим безбожникам – русским.

Тут лейтенант Оттрубаи вспомнил о нас. Вовремя! Возле ворот, привлеченные радостными возгласами пастора, остановились несколько любопытных.

– Вот мои друзья, святой отец.

– О, очень рад, очень рад! – Он так энергично кинулся к нам, что я подумал: сейчас снова начнутся объятья и поцелуи. Но пастор, приторно улыбаясь, лишь потряс наши руки. – Прошу вас, дети мои, в мою скромную обитель.

Мы скинули в передней свои катушки, потерявшие всякий вид шинели, вытерли ноги и вошли в холл.

Обитель слуги господнего была не такой уж скромной. Кругом картины, фарфоровые вазы, в стеклянных витринах статуэтки – как в музее средней руки.

– Святой отец – страстный коллекционер фарфора, – пояснил лейтенант, заметив наши удивленные взгляды.

– Да, грешен, грешен, да простит меня господь! Но это ведь прелесть! Смотрите, не правда ли, какая прелесть! Вот это, например. Голландия, шестнадцатый век… Или вот…

Он с увлечением стал демонстрировать нам свои сокровища. Мы, валясь с ног от усталости и голода, тащились за ним из комнаты в комнату. Потом он повел нас по внутренней лестнице на второй этаж. Здесь лейтенант Оттрубаи остановил его:

– Святой отец, вы не обидитесь, если я предложу закончить осмотр вашей замечательной коллекции в другой раз? Нужно поговорить, посоветоваться.

– Ну разумеется, Каройка! Ты должен был сразу сказать. К чему церемонии!

– Святой отец, могу ли я рассчитывать на вашу помощь в беде?

– Каройка, Каройка! – пастор укоризненно качал головой.- Разве не я вот этими самыми руками опускал тебя, маленького, в купель?

– Но очень и очень большая беда, и вы можете навлечь на себя неприятность…

– Каройка!

Пастор воздел к потолку пухлые руки, словно призывая в свидетели самого господа бога.

– Святой отец, я покинул армию.

Руки пастора застыли над голым черепом.

– Еще не все, святой отец. Мой долг патриота повелел мне сделать все для освобождения моей родины от ее врагов – гитлеровцев и их пособников, – несколько напыщенно возвестил лейтенант.

Пастор, испуганно озираясь, безмолвно замахал руками.

– И это еще не все, святой отец! Я перешел к русским…

– Боже! – выдохнул пастор.

– Они теперь мои товарищи. Двое из них перед вами.

Лейтенант Оттрубаи, увлекшись, хватил через край. Мы не так с ним уславливались. Лишь в случае крайней нужды он мог открыть пастору, кто мы такие. А теперь… Я думал, толстяка хватит удар. Он смотрел на нас, широко раскрыв глаза, и беззвучно разевал и закрывал круглый рот. Овладев собой, он приторно улыбнулся и произнес:

– Досивани!

Я не сразу сообразил, что это странное слово должно обозначать «до свидания» – пастор спутал его со словом «здравствуйте».

– Они говорят по-венгерски, святой отец.

– О! О! – пастор снова, как у ворот, кинулся к нам и стал пожимать руки. – Мы все вас так ждем, так ждем! Почему, почему вы так долго не идете?

Комочин улыбнулся одними уголками губ:

– Дорога нелегкая, господин пастор.

– О! Мой бог! Как вы говорите по-венгерски! Прекрасно! Чудно! И вы, сын мой? – обратился он ко мне. – Вы тоже так же изумительно владеете нашим трудным языком?

– Наверно, похуже.

– О! Великолепно! Великолепно! Какая скромность! Какая скромность! Нет, Каройка, ты только посмотри, какая благородная скромность… Вы знаете, мы – я и Крошка – мы тоже против! – Эти слова он произнес почти шепотом, заговорщицки приблизив к нам свое лицо. – Ужасная война, ужасная война! Мы слушаем Лондон, даже Москву. Какие передачи! Какие изумительные передачи!

– Святой отец, – осторожно прервал его восторги лейтенант Оттрубаи. – Значит, мы можем рассчитывать на ваше гостеприимство?

Пастор сделал скорбное лицо и покачал головой.

– О Каройка, Каройка! Как ты мог подумать обо мне, о человеке, который тебя… – И вдруг спросил совершенно деловым тоном, каким на базаре осведомляются о цене: – На сколько времени?

– Не знаю… Пока я разыщу кое-кого из знакомых, достану машину…

– Ну хорошо, пусть будет до завтра, – торопливо вставил пастор. – Я так рискую, так рискую. У меня не очень благонадежная репутация. На днях я имел неосторожность сказать господину городскому голове: «Скорее бы кончилась война!» Чрезвычайно неосторожно с моей стороны, не так ли? – И снова очень деловито: – Я надеюсь, господа русские дадут мне защитную грамоту… Ну, документ, что я, рискуя собственной жизнью…