Звезды чужой стороны - [14]

– Нету сигарет.

– Шаде! (Жаль! (нем.)

Водитель хлопнул дверцей кабины. Мотор взревел, Фиат» вплотную придвинулся к лейтенанту. Тот не тронулся с места.

– Гут! – Улыбающийся немец снова высунулся из кабины. – Иди машина. Ехать, ехать! – подбодрил он нас взмахом руки.

Мы полезли в кузов. Там сидело двое немцев. Здоровый, как боров, ефрейтор, с маленькими глазками и низким, словно срезанным лбом, и совсем еще молоденький солдатик в очках. Шинель была ему велика, и шея с синими жилками торчала из нее, длинная и тонкая, как у ощипанного цыпленка.

На полу кузова валялись катушки с проводом, точно такие, как наши.

Боров, оказалось, умел кое-как изъясняться по-венгерски.

– Связист! – Он почему-то оглушительно захохотал. – Мадьярский связист. Германский связист. Камерад.

– Грязные какие! – пискнул по-немецки цыпленок и брезгливо отодвинулся от меня. – Зачем Курт их подобрал? Перепачкают всю скамью.

– Союзники все-таки, – вступился за нас боров.

Цыпленок хмыкнул:

– Союзники! Румыны тоже были союзниками. Или финны – черт бы побрал всех этих союзников!

– Ты осторожнее, музыкант, – предупредил его боров и снова заговорил с нами. – Вы понимать германски?

Мы дружно закачали головами: нет, не понимаем, хотя все трое не только понимали, но и сносно изъяснялись по-немецки.

Боров не отставал. Он все пытался наладить дружескую немецко-венгерскую беседу.

– Камерад никс понимать по-венгерски, – он ткнул пальцем в цыпленка. – Камерад только что с хаймат, с родина. А я два года стоять Венгрии. Я пить венгерски вино… Икра, букет, аромат, огонь… М-м-м!.. Жидкий золото!.. Я спать венгерски девушка… О, тоже огонь! М-м-м!.. – Он поцеловал кончики толстых пальцев. – Я учить венгерски язык. Бистро-бистро.

– Да, есть способные люди, – отозвался капитан Комочин.

Ядовитая стрела попала точно в цель. Но я промолчал: что еще было делать?

– О, я есть очень способни, – расхвастался боров. – Я знать все трудни венгерски слов. Вот это. – Он набрал побольше воздуху и завел по слогам.- Мэг-эн-гес-тель-тет-ле-нек-кель (С неумолимым (венг.)… – Он запутался, разозлился и сплюнул. – Плохой язык. Дурной. Очень дурной!

Я посмотрел на лейтенанта Оттрубаи. У него дрожали руки.

– Очень красивый язык! – голос у лейтенанта срывался.- Самый лучший из всех языков. Вот:

Мадьяр, за родину свою

Неколебимо стой!

Ты здесь родился, здесь умрешь,

Она всегда с тобой.

Знай, кроме родины, нигде

Нет места для тебя;

Ты должен здесь страдать и жить,

И умереть, любя.

Его доброе кроткое лицо исказила гримаса ненависти. Я испугался. Ведь они тоже видят, не могут не видеть!

И действительно, цыпленок встрепенулся.

– Что он сказал? Что сказал? – зачастил он по-немецки.

– Он артист! – Боров снова оглушительно захохотал и захлопал в ладоши. – Браво, брависсимо! Ви – артист.

– Я солдат!

Боров, к счастью, слушал только себя:

– Артист – корошо! Очень корошо… Вот тоже артист. Музыкант. – Он сказал цыпленку по-немецки: – Сыграй им, Фриц, сыграй, пусть видят, что немецкие солдаты получше их могут.

Цыпленок нехотя вытащил губную гармошку и стал выдувать жалостливую песенку про солдатскую невесту, терпеливо ожидавшую жениха-героя и дождавшуюся дубового гроба с его бренными останками.

Боров дирижировал коротким толстым пальцем, подпевал и вздыхал.

Под писклявые звуки губной гармошки мы въехали в город. Потянулись ряды невзрачных домишек, похожих на сельские. Вдалеке, за кирпичной стеной, виднелись хмурые закопченные корпуса. Над нацеленными в небо стволами заводских труб, словно траурный флаг, колыхалась черная пелена дыма.

Домишки постепенно сменились двух- и трехэтажными зданиями с удлиненными черепичными крышами. Появился трамвай. Вагоны были окрашены в ярко-желтый цвет.

Лейтенант Оттрубаи несколько раз стукнул кулаком в стенку кабины. «Фиат» остановился. Мы выпрыгнули из кузова.

– До свидания, камерады, – помахал нам рукой боров, и в последний раз мы услышали его идиотский смех.

На сдавленной мрачными серыми домами улице было полно военных – венгров и немцев. Мы свернули в ближайший переулок. Лейтенант повел нас кривыми, узкими, невероятно запутанными улочками. Здесь было пусто. Лишь изредка попадались женщины. Из-под пальто и шуб выглядывали брюки. Женщины испуганно жались к стенам домов, пропуская нас, страшных и грязных.

– Скорее, скорее! – торопил лейтенант.

Мы почти бежали.

Наконец, он остановился перед замысловатыми воротами, сделанными из блестящих металлических полосок. За ними виднелся двор, весь в цветочных клумбах, и двухэтажный с большими, высокими окнами особняк, облицованный серым камнем.

– Здесь! – Оттрубаи нажал кнопку звонка. – Господи, сделай так, чтобы он был дома!

В подъезде показался старый толстый человек в черном костюме. Стоячий белый воротничок, охватывавший жирную, в складках шею, указывал на его духовное звание.

– Святой отец! – радостно воскликнул лейтенант Оттрубаи.

– Иду, иду, дети мои.

Пастор, семеня короткими ногами, осторожно нес к воротам свое шарообразное тело. На лице его сияла широкая улыбка.

– Да благословит вас господь, дети мои! Надеюсь, не печаль, а радость привела доблестных защитников родины в скромную обитель слуги господнего.