Звездные ночи - [28]

— Я с ума еще не сошла!

Подруги настаивали и чуть ли не силой вывели ее из парикмахерской.

— Марина Михайловна предусмотрела в своем приказе именно такой случай, — уверяли девушки Зою.

— Не выдумывайте, — возражала она. — Да и неудобно воевать будет.

— Ничего, привыкнешь.

И Зоя Парфенова, девушка из Чувашии, стала единственной летчицей в полку, сохранившей довоенную прическу. Косы не помешали ей воевать — она стала Героем Советского Союза.

Приятно было смотреть на эту милую, непосредственную девушку — невольно вспоминалась довоенная юность.

Зоя подошла к нам, но ни о чем не спросила, стояла и слушала.

Перебивая друг друга, девушки вспоминала:

— У Хиваз ножка, как у Золушки, тридцать третий размер, а сапоги получила — сорок второй!

— Рая Аронова уступила ей свои, чуть поменьше.

— Белье мужское…

— Я однажды по тревоге выскочила в шинели, но без брюк, и сапоги на босу ногу…

Внезапно наступила пауза, лица девушек стали серьезными.

«Вспомнили погибших подруг», — мелькнула у меня мысль. Я знала, что в марте 1942 года в Энгельсе во время тренировочного ночного полета погибли два экипажа. Ожидала, что сейчас разговор пойдет об этой трагедии, но пришло время расходиться. По пути в общежитие я спросила у Лейлы:

— Как тогда погибли девушки? Подробностей я до сих пор не знаю.

Лейла с минуту шла молча, потом, взяв меня под руку, тихим голосом, чтобы не слышали другие, рассказала:

— Попали в снегопад, потеряли пространственную ориентировку. Погибли Лиля Тормосина, Надя Комогорцева, Аня Малахова, Марина Виноградова. Так их было жалко… Не успели сделать ни одного боевого вылета, не сбросили на врага ни одной бомбы. Никогда не забуду, как прощались с ними. Почетный караул, траурные мелодии… Я тогда думала: только бы попасть на фронт, сделать один вылет, сбросить бомбы, например, на мост, по которому движутся фашистские танки, своими глазами увидеть, как они обрушиваются в воду, как идут на дно гитлеровцы — и больше ничего мне в жизни не надо. Потом появилась мечта: дожить до нашего победоносного наступления по всему фронту, увидеть драпающих немцев, и все, можно умереть спокойно. А теперь…

Лейла замолчала.

— А теперь? — спросила я, прижимая к себе руку Лейлы. — Дожить до полной победы?

— Ну, это сверхмечта! — рассмеялась она. — А ближайшая, очередная — дожить до того дня, когда на нашей земле не останется ни одного фашиста. А какая у тебя мечта? Я имею в виду не далекую, а близкую.

— Самая близкая — забраться в постель, а далекая — плюнуть сверху на Берлин, потом погулять на твоей свадьбе.

— Погуляем!.. Скажи, Магуба, а у тебя было такое — теряла ты в полете ориентировку относительно горизонта?

— Если бы теряла, не шла бы сейчас с тобой. Впрочем, что-то подобное было, когда начинала летать. Выручал инструктор.

— В ту страшную ночь разбился и самолет Иры Себровой. Штурманом у нее была Руфа Гашева. Упали на крыло, машина — в груды обломков, а они отделались легкими ушибами. Пожалуй, потеря пространственной ориентировки — самое страшное, что может произойти с летчиком. Помню, инструктор рассказывал… Пилот, попадая в плен ложных ощущений, перестает представлять, как идет самолет. Это может случиться и в ясную ночь. Огоньки внизу вдруг покажутся звездами и наоборот. Машина идет ровно, а летчику кажется, что она накренилась на девяносто градусов. Он перестает верить приборам, начинает выравнивать самолет и по спирали устремляется к земле… Нам тогда, в Энгельсе, просто не хватало опыта, мы еще не знали по-настоящему, что такое ночь, не умели по малейшим штрихам определять свое местонахождение. А приборов для слепого полета — почти никаких… Когда прилетели на фронт, ожидали, конечно, что сразу ринемся в бой. Как все девушки полка, я тогда тоже считала: командование нас недооценивает, почти месяц мы, отважные асы, потеряли даром. А теперь уверена: все было сделано правильно. Мы учились летать в свете прожекторов, с опытными штурманами пересекли линию фронта. При первых боевых вылетах немцы нас почти не обстреливали, мы решили, что командование бережет нас, возмущались. Запомнилась мне одна фраза, сказанная кем-то из девушек: «На такой войне даже не поседеешь!» Какие мы были глупые. Объекты, которые мы бомбили, были, конечно, важными, хорошо охранялись, но немцы готовили крупное наступление и не хотели раньше времени демаскироваться.

Дальше мы шли молча. Я не хотела спорить с Лейлой, подумала: «Если тогда, в июне 1942 года, командование выбрало для первых полетов слабоохраняемые цели, осуждать его за это нельзя, но таких целей, по-видимому, в прифронтовой полосе просто не было»…

Лежа в постели, я задумалась над словами Бершанской о летчиках-истребителях: «Все погибли». Конечно, им намного труднее было, чем нам. Против них не только зенитные батареи, но и «мессеры». Словом, превосходящие по количеству силы. Тут никакая выучка, смелость не помогут…

В первых двух боевых вылетах у меня были сравнительно безопасные задания. Бершанская все продумала. Потому, видимо, долго не выпускала меня, чтобы я получше освоилась в эскадрилье — «это самое главное». Напрасно я на нее обижалась. Она сделала все, чтобы я не сгорела, как ночная бабочка, в пламени костра.