Звездные ночи - [30]

«Голубую линию» немцы удерживали до октября 1943 года. Сосредоточив на Таманском полуострове огромные силы, фашистское командование допустило очередной стратегический просчет: эти силы по существу в течение полугода выполняли пассивные задачи. Но очень уж не хотелось Гитлеру расставаться с последним клочком земли, с которого он рассчитывал развернуть новое наступление на Кавказ.

В полку чаще стали проводиться политбеседы, собрания. Оказывается, за скорейшее открытие фронта выступали широкие слои населения в Англии и Соединенных Штатах Америки. В одной американской газете сообщалось, что потери США в войне с Германией составляют всего один процент по сравнению с потерями Советского Союза. Открытие второго фронта в Европе, по мнению газеты, заставило бы Гитлера снять с Восточного фронта пятьдесят дивизий, и тогда Красная Армия разнесла бы противостоящие ей немецкие войска в пух и прах.

Разнесем, конечно. Даже без второго фронта. Но заплатим за это миллионами жизней. Если бы наше наступление было сейчас поддержано союзниками, война бы закончилась быстро, это очевидно. Но господин Черчилль, от которого многое зависит, по-видимому, рассуждает так: пусть два петуха ослабнут, сражаясь между собой, а я потом обоих положу в мешок.

Ночь двести восемьдесят девятая

Из-за весенней распутицы переход на новый аэродром не только затягивается, но и становится сущей каторгой. Дороги, по которым прошли войска, превратились в сплошное месиво грязи. Полковые машины буксуют, девушки приносят охапки хвороста, суют под колеса и, ухватившись за борта, координируют свои богатырские усилия незаменимым «Раз-два — взяли!» Дороги обстреливаются дальнобойной вражеской артиллерией, Днем в небе то и дело появляются «мессеры». Наших «ястребков» они побаиваются, но иногда нам приходится наблюдать жаркие воздушные бои.

Размещаемся в станице Пашковской — в ожидании подвоза горючего, бомб. Когда-то здесь жила Бершанская, работала на здешнем аэродроме. Теперь тут все разрушено. Живем в землянках — сыро, холодно, неуютно. Питаемся тоже кое-как, в основном кукурузой. У местных жителей не осталось ни скота, ни птицы, ни фруктов — все подмели немцы. По улицам рыскают крысы.

Опасаясь налетов вражеской авиации, мы усиливаем меры безопасности. Посадочный прожектор не включаем. Бортовые огни тоже. При посадке и взлете ориентируемся лишь по огонькам карманных фонариков — всю ночь на аэродроме дежурят девушки-сигнальщицы.

Посадка стала чрезвычайно трудным делом, требующим огромного напряжения. Многие девушки жалуются на синяки и ушибы. Приземлившись, дольше, чем обычно, сидят в кабинах, ждут, когда отойдут плечи, руки, приходят в себя.

Перебрались в станицу Джерилиевскую и, кажется, выдохлись окончательно. Море грязи окружает аэродром, покрытый лужами. На завтрак, обед и ужин — кукурузная каша. На исходе бензин, мало осталось бомб. Не выберешься и на автомашинах — буксуют. Полк словно оказался на пустынном острове. На фронте затишье — бездействуют танки, артиллерия, даже авиация. А мы хотим воевать! Наташа Меклин сочинила «Молитву летчика», поем ее как частушку, хором обращаясь к всевышнему:

Выведи из ада в рай,

Дай бомбить передний край!..

Текст «молитвы» повесили в столовой на самом видном месте — пусть начальство почитает. Настроение у всех пасмурное: жди, когда улучшится погода, просохнут дороги. Но роль всемогущего бога, точнее, всемогущей богини, взяла на себя Бершанская, и все изменилось. По ее приказу девушки, утопая в грязи, выкатили «По-2» на полоску сравнительно сухой земли. Лариса Розанова получила задание: слетать в город Кропоткин — до него двести километров — и доставить оттуда бензин. Лететь придется над самой землей, иначе как снег на голову могут свалиться «мессеры». Лариса слетала благополучно. На крыльях самолета привезла по три канистры, еще четыре — в задней кабине. В каждой — двадцать килограммов бензина. Едва сняли груз, Розанова снова улетела. За ней — другие. К вечеру мы обеспечили полк горючим, бомбами, мукой, сахаром, крупой, другими продуктами, в общем всем необходимым для нормальной боевой жизни. Впрочем, нормальной жизни на войне не бывает, мы убедились в этом несколько дней спустя.

Выполнив задание, я и штурман Женя Руднева еле дотянули до аэродрома подскока — так «Эрликоны» отделали наш самолет. Зина Радина, осмотрев его, проворчала:

— На несколько часов работы. Отправляйтесь в землянку на чаепитие, не мешайте нам.

Женя вопросительно посмотрела на меня.

— Что-то чаю не хочется, — сказала я. — Иди, Женечка, одна, узнай, кстати, не было ли писем, а я полежу тут где-нибудь.

Руднева ушла, я устроилась среди пустых ящиков, сваленных возле аэродрома. Меня охватило какое-то уныние, на душе тревожно — от мамы долго нет писем.

Ночь теплая, мартовская. Негромко рокочут моторы. Когда они смолкают, слышны девичьи голоса.

Неудачно приземлилась Полина Макогон, повредила шасси. Прошлась немного, остановилась недалеко от меня. Смотрю на поникшую фигуру, хочется посочувствовать, чем-то помочь.

— Предлагаю последовать моему примеру, товарищ старший лейтенант, — говорю я, — Удивительные ящики — мягкие, как перины.