Звёздные крылья - [18]

— Садитесь, — спокойно сказал он. — Подождем несколько минут — они сами вернутся сюда. Мне даже незачем вызывать охрану. Убежать отсюда невозможно.

Это были первые слова Дорна, обращенные непосредственно к Яринке. Он вполне прилично изъяснялся по- русски, и хотя в его произношении и слышался сильный акцент, но понять слова было легко.

— Пойдемте, я покажу вам лаборатории, — сказал Дорн, и Яринка поднялась. Она шла, не понимая, куда и зачем идет. Разглядывала грандиозные лаборатории, которые и впрямь могли сравниться с лабораториями института стратосферы, и ничего не могла запомнить. Ее мозг все время сверлила мысль о Юрии и Марке. Удастся ли им убежать? Не убьют ли их?

Наконец он повел ее по длинному коридору, где солнечные пятна от окон лежали на полу, как золотые коврики,

— Это ваши спальни, — объяснил он. — В этом коридоре живу я, а вон там живет профессор Шторре.

Яринке показалось, что она уже слышала это имя из уст Дорна, во кто такой Шторре, вспомнить не смогла.

— Как видите, нам придется жить вместе довольно долго. Уверяю вас, что мы устроимся здесь неплохо.

Яринка послушно осматривала все. Комнаты, коридоры, лаборатории проплывали перед ее взором как бы в зыбком густом тумане. Ни один человек не встретился им за все это время.

Они отсутствовали не менее часа, и когда вернулись в кабинет Дорна, Крайнев и Волох уже сидели там в глубоких креслах.

— Я же говорил, что они вернутся, — сказал Дорн, обращаясь к Яринке. Он улыбнулся впервые за время беседы, обнажив желтые зубы.

Крайнев и Волох сидели в креслах, не глядя друг на друга. Чувство собственного бессилия парализовало их. Трижды обошли они этот бетонный дом странной архитектуры, успели обежать огромный асфальтированный аэродром. Осмотрели каждый сантиметр бетонной восьмиметровой стены, опоясывавшей здание и аэродром. И убедились, что бежать отсюда чрезвычайно трудно, почти невозможно.

Тяжело дыша и проклиная ту минуту, когда Волоху пришла мысль сесть на случайный аэродром, они вернулись в кабинет Дорна.

А Дорн держал себя так, будто ничего не случилось. Он поглядывал на всех чуть насмешливо, будто хотел сказать: «Вы мне не верите, а я говорю чистейшую правду». Затем предложил всем троим пойти осмотреть лаборатории помещения, где будут жить Юрий и Ярина.

И они отправились, разглядывая каждую мелочь. Проходили через отлично оборудованные лаборатории, полные солнечного света, химическую лабораторию, где на бесконечных полках стояли большие склянки с реактивами.

Этой лабораторией Дорн, казалось, был особенно доволен.

— И вы не согласитесь здесь работать? — как бы не веря самому себе, спросил он Крайнева.

Юрий взглянул на Дорна и оперся рукой о спинку стула. Прямо перед ним стоял огромный стеклянный баллон, наполненный дистиллированной водой. Крайнев толкнул его ладонью. Стекло вибрировало, как живое тело. Тогда Крайнев в ярости схватил стул, одним движением оторвал ножку и изо всех сил ударил по баллону. Баллон разбился. Широкой серебристой струей вода полилась на паркет.

А Крайнев словно сошел с ума. Ножкой от стула он разбивал банки с реактивами, пробирки, колбы, приборы. На его лицо было страшно смотреть. Волох тоже принялся бить и ломать все, что попадалось под руки.

Дорн не мешал им. Яринка сперва попыталась было остановить Юрия, но потом умолкла и с ужасом следила за своими друзьями. Когда последняя колба упала на пол, Юрий отшвырнул ножку стула и остановился. Он дышал тяжело, как после изнурительной работы.

— Вот мой ответ, — сказал он, вытирая рукавом взмокший лоб.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ганна Ланко сидела за большим черным роялем. Отполированные стенки и крышка отсвечивали черными холодными зеркалами. Рояль и должен был быть холодным и чистым, как те высокие стеклянные звуки, которые слетали с его струн. Ганна играла, изливая в музыке глубоко затаенную тоску, поверяя инструменту разбитые надежды и неуемное горе.

Сознание глубокого, непоправимого горя царило в сердце Ганны. Юрий слишком быстро ушел из ее жизни. Промелькнул, как сверкающий метеор, своим теплом согрел ее и исчез так же внезапно, как появился.

Со дня гибели Крайнева прошло уже несколько недель. Дни проходили, не оставляя следа. Внешне спокойная, Ганна, как всегда, внимательно и сосредоточенно работала в лаборатории. Только маленькая табличка с фамилией Юрия на двери кабинета выводила ее из равновесия.

Встречаясь с Валенсом, она опускала глаза и старалась пройти побыстрее. А Валенс, замедляя шаг, внимательно всматривался в ее лицо. Смерть Юрия он пережил так же остро, как утрату собственного сына, не подозревая даже, что так сильно любил его.

Но по его внешнему виду никто не мог бы ничего заметить. По-прежнему прямо держал он свои широкие плечи, по-прежнему спокойно смотрели его серые глаза.

Валенс знал, что Ганна и Крайнев любили друг друга, и потому часть своих теплых чувств перенес на нее. Порой ему хотелось подойти к Ганне, просто, по-хорошему поговорить о Крайневе, о ее любви к нему, о своем личном горе.

Молчаливое горе — самое тяжелое. А горе Ганны было молчаливым и суровым. Валенсу хотелось поговорить с этой сдержанной спокойной женщиной, может быть, и собственное горе он сумеет облегчить. Но такой разговор казался ему неуместным, и он всякий раз откладывал его.