Звездные гусары: из записок корнета Ливанова - [50]

Во время испытаний г-н Волобаев сперва стрелял в дерево и даже один раз попал, а две стрелки улетели в густую чащу и там сгинули. Если их не утащили царевны-лягушки, то уж не знаю, что на сей счет и думать.

Выдергивая уцелевшую стрелку из ствола, Волобаев сказал мне:

– Я вот размышлял насчет того, что вы сказали, Иван Дмитриевич. И знаете что? У кого на глазах очки – тому вообще не след бояться, потому что стекла весьма прочны и защитят глазное яблоко даже от стрелы.

– Я бы не был так уверен, – возразил я.

Он рассмеялся с легкой ноткой презрения.

– Возьмите мой арбалет и стреляйте прямо мне в глаз. Да не бойтесь же! Вы ведь военный, не промахнетесь.

Я взял арбалет – он оказался довольно тяжелым и, следует отдать должное нашему лаборанту, сделанным на славу, – и опустил его.

– Я не стану стрелять в вас, господин Волобаев, – возразил я, – потому что это противоречит моим правилам. И я не верю в достаточную прочность ваших очков. Напротив, я убежден в том, что подобный выстрел станет для вас смертельным.

Он с презрением рассмеялся, сорвал с носа очки и бросил их на мох.

– Ну так стреляйте просто в очки, – сказал он. – Сделайте это, нерешительный человек, и убедитесь в том, что не существует решительно никакой опасности.

Я прицелился и надавил на спуск.

Разумеется, все произошло ровно так, как я и предполагал: стрела разбила стекло вдребезги, прошла насквозь оправу и вонзилась в землю. Волобаев побледнел и, пытаясь скрыть растерянность, поднял с земли разбитые очки.

– Да, – философски заметил Семыкин, – вот что значит – судьба.

Мне представилось вдруг слово “судьба”, написанное его почерком. Оно повисло в воздухе, пылая, как то загадочное изречение, что явилось царю Валтасару во время пира.

– Ежели господин офицер говорит, чтоб по глазам не стреляли, так и не надо умничать, – проворчал Долгушин, косясь в мою сторону.

– Возьмите ваш арбалет и спрячьте хорошенько, – обратился я к Волобаеву. – Отменное оружие вы сделали. Каждый выстрел выбивает максимальное число очков!

Окончательно уничтоженный, Волобаев удалился.

Теперь Вы видите, в каких нелепых похождениях мы проводим свободное время. Однообразие для человека бывает более убийственно, нежели самые тяжелые испытания, поэтому подобного рода чудачества диктует нам не столько извращенная фантазия, сколько самый примитивный инстинкт самосохранения.

Впрочем, с инстинктами следует быть осторожнее (для чего и “подключается интеллект”, по выражению г-жи Шумихиной). Еще прежде нас, в другой экспедиции, здесь побывала одна лаборантка, которая втайне от всех изобретала универсальное топливо, способное гореть при любых обстоятельствах и влюбой атмосфере. Таким образом она рассчитывала прославиться и посрамить тех, кто хулил ее ум (об этом потом прочитали в ее дневнике). И что же? В самый день испытаний произошел взрыв, и от лаборантки не осталось даже шпилек из прически! Злополучная девица разлетелась на большом диаметре, расточившись для сего на множество мелких корпускулов.

Сей несчастный случай, впрочем, не отвратил от исследований другую лаборантку, подругу покойной, с которой они писали одну диссертацию на двоих.

Вторая лаборантка экспериментировала с другими составами, отчего в один прекрасный день, словно надеясь превзойти свою предшественницу в экзотичности, она полностью растворилась и явила сотоварищам по экспедиции плачевную картину лужицы, состоящей из подвижной, похожей на ртуть жидкости, на дне которой виднелись зубы, короткие оранжевые волосы и стеклянные бусы.

Некоторое время эту лужицу исследовали на предмет наличия в ней остаточного разума, но в конце концов вынуждены были признать, что потеряли бедняжку.

Вот какими опасностями человек подчас окружен со всех сторон на незнакомой планете!

Впрочем, всего этого надеется счастливо избежать и в конце концов обнять Вас

Ваш преданный друг

Иван Штофреген.

* * *

– Экспедиция не могла раствориться бесследно! – сказала Татьяна Николаевна.

Они с сестрой сидели в небольшом уличном кафе под легкими белыми зонтиками. Ветер с Невы то и дело налетал на них и беспощадно трепал эти зонтики, особенно лютуя насчет фестонов, но почему-то щадил посетительниц, – должно быть, довольствовался одной только своей привычной добычей.

Если бы этот ветер рисовал художник, то использовал бы на картине широкие мазки: вся панорама была расточительно просторной, и крохотный желтый дворец Александра Меншикова на противоположном берегу Невы выглядел игрушкой.

– Странно, – сказала Стефания, – мы вроде бы на открытом пространстве, – она махнула рукой в сторону Сенатской площади и титанической арки Сената– Синода, а затем кивнула на необъятную Неву, – но здесь почему-то уютно. Вероятно, лето так действует. Лето – приятный теплый домик для всех людей.

– Тебя совершенно не беспокоит то, что могло случиться с Иваном Дмитриевичем? – спросила Татьяна Николаевна.

– Штофреген предупреждал, что могут быть перебои с почтой, – ответила сестра, пожимая плечами. – Электронная связь из-за особенностей атмосферы Этады невозможна, а бумажная почта, по своему обыкновению, весьма ненадежна. В этом ее экстремальная прелесть, если угодно. Я в состоянии оценить подобное. Не понимаю, почему ты недовольна.