Звездные гусары: из записок корнета Ливанова - [23]

Тут Зарницын встретился со мной глазами, и я заметил в них слезы. Он усмехнулся и качнул головой, как бы дивясь собственной наивности, неуместной в мужчине зрелых лет.

– Хоть что говорите, господа, а я в первые минуты думал лишь о том, какой опасности подвергает себя Лина. И лишь потом мне пришло на ум другое: она ведь изменила мне. Она меня оставила – да еще так явно, с таким бесстыдством!

Дальнейшее, думаю, вам известно: я женился на той девушке, которую нашла для меня тетка. Я уже говорил, что моя новая невеста обладала всеми достоинствами, – и добавлю теперь, что жена моя меня совершенно не разочаровала. Когда выяснилось, что она ожидает первенца, я настоял на ее отправке на Землю, в наше имение: там чистый воздух, прекрасное молоко и… Впрочем, это уже не имеет в ваших глазах никакого интереса.

– Краем уха я слышал о вашей с Бельским дуэли, – напомнил я.

Зарницын тотчас насторожился и шевельнул бровью, но я поспешил успокоить его:

– Мне рассказывал об этом человек, который знает дело только в общих чертах и с чужих слов, о чем он предупредил с самого начала, так что собственного мнения на сей счет я не имею.

– Мне неприятно вспоминать о случившемся, так что лучше бы передать слово моему секунданту… – Зарницын обернулся в сторону спящего Веточкина, несколько мгновений рассматривал его с легкой насмешкой, в которой, однако, виделось что-то ласковое и едва ли не материнское, а затем покачал головой: – Нет, боюсь, придется говорить самому…

Ладно, слушайте. В последний раз я встретился с Бельским снова на базе. Его привезли сюда совершенно разбитого. Горячка, о которой так много судачили наши эскулапы, была белой: Александр чрезвычайно много пил и сильно навредил своему здоровью. Говорят, все его лихие выходки на глазах у враждебных вождей были по сути своей лишь пьянством: проглотив винтом бутылку водки, он расхаживал под пулями с безразличным видом или, того хуже, мчался в атаку, не закрыв верх глайдера и паля из автомата, высунувшись по пояс. Впрочем, этого я собственными глазами не видел.

От житья в гарнизоне Бельский быстро опустился, начал пренебрегать формой и даже навешивал на себя дикарские украшения: наши лихачи часто так делают, уверяя, что это-де помогает им лучше понимать противника.

Говоря коротко, друг моей юности превратился в совсем другого человека – дешевого мистика и гарнизонного пьяницу.

Завидев Бельского на базе, я первым делом бросился к нему, поскольку обрадовался встрече, – несмотря ни на что, я продолжал любить его. Он, казалось, совсем меня не узнавал. Меня поразили тогда его мертвые, остекленевшие глаза. Я стал спрашивать его о Лине, но он…

Князь сглотнул и приложил ладони к горлу. Видно было, что ему трудно продолжать, однако я проявил бессердечие и своим ожидающим молчанием понудил его говорить дальше: я должен был узнать окончание истории!

– Он сказал, что не знает никакой Лины и впервые слышит о ее бегстве к нему в армию… Это так поразило меня, что тем же вечером я отправился в собрание для того, чтобы напиться. Я ничего более не спрашивал его – ни о Лине, ни о причинах, по которым он так опустился. Все в жизни сделалось мне безразлично.

В собрании я опять увидел Бельского. Он уселся играть против меня, некоторое время развлекался тем, что осыпал меня насмешками, пока я размышлял над следующим ходом, а под конец опустился до того, что начал передергивать.

Я попробовал было образумить его, но он вдруг встал, швырнул карты мне в лицо, прилюдно назвал подлецом, добавил еще кое-что… Словом, выхода не оставалось, и Бельский открыто обрадовался, когда я принял его вызов. Я видел, что он намерен убить меня. Что ж! Пусть совершится и это преступление; иному требуется в своей низости дойти до самого дна, чтобы начать восхождение. Сперва он соблазнил невесту друга, затем, не оценив порыва влюбленной девушки, безжалостно бросил ее; а под конец он застрелит обманутого им человека. Если для того, чтобы обратиться наконец к покаянию, ему потребовалась моя смерть – умру. Авось образумится.

– Помилуйте, князь, не слишком ли благородно? – вмешался капитан Ливен-Треси. – Помнится, в собрании вы произносили несколько иные слова…

– А вы, мосье Лоботрясов, помалкивайте! – вдруг проснулся пьяный Веточкин. Он пробормотал еще несколько бессвязных фраз и вновь обмяк.

– Я говорю сейчас о своих чувствах и мыслях, а не о словах и поступках, – возразил князь. – Во время дуэли я выстрелил в воздух, что могут засвидетельствовать все присутствовавшие при том; Бельский же пальнул, целясь мне в голову и попав в грудь: по старому обычаю, пистолеты не были пристреляны – это увеличивает роль случайности. Случайность и спасла мне жизнь: попади Бельский туда, куда целился, я бы сейчас гнил в могиле.

Финал вам известен: Бельский бежал из-под домашнего ареста и стал разбойником…

Князь развел руками, как бы показывая, что не видит своей вины в произошедшем: кажется, он действительно сделал все что мог для спасения Бельского…

Я возвращался к себе на квартиру, полный самых сильных впечатлений. Князь Зарницын по-прежнему нравился мне; после его искреннего рассказа, во время которого князь совершенно себя не щадил, он, пожалуй, был мне еще симпатичнее. Что до Бельского – я знал, что существуют такие люди: все в их жизни мутно, и все, к чему они прикасаются, мгновенно обращается в прах. Совершив в ранней юности первую ошибку, они уже не могут ступить на верный путь, и любая их попытка что-либо исправить приводит к еще худшим последствиям.