Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2 - [52]

Элеонора, горничная лет пятидесяти, накрыла на стол в саду под елью. Вечер выдался тихий, теплый. Уже смеркалось. Прибранный, пустынный сад, видневшиеся над изгородью крыши соседних домов, обступавшие ограду сосны, сам воздух — всё быстро погружалось в вечерний полумрак. Небо же оставалось синим, чистым. На нем не было ни единого облачка. Контрастируя с блеклостью вечерних красок земли, небосвод приобретал какие-то бескрайние размеры. Над океаном, там, где еще минуту назад глаза ласкал алый диск солнца, налившаяся темной тяжестью фиолетовая гладь неба быстро затекала нежно-коралловыми разводами. А левее, примерно на юго-востоке, успела взойти луна. Полная и небывало большая, она еще до наступления ночи светилась так ярко, что взгляд, а возможно, какой-то внутренний нерв, оберегавший от чрезмерной восприимчивости, не выдерживал ее раскаленной белизны дольше секунды. Горький аромат сухой хвои и прогревшегося за день песка, ровный гул прибоя, доносившийся одновременно со всех сторон, теплыми волнами наплывающий юго-западный ветер — всё вдруг приводило в легкое оцепенение и едва не отчуждало друг от друга.

Брэйзиеры молча сидели за садовым столом, покрытым белой скатертью, по центру которого высился пышный букет бледно-лиловых георгинов, и ждали инициатив от горничной. Настоящая профессионалка в своем деле, она каким-то чутьем предугадывала все желания. Вмешиваться в ее ритуал не хотелось.

Элеонора поинтересовалась, какое лучше открыть вино. Мари было всё равно. Арсен предпочитал бордо. Горничная принесла местный «медок» пятилетней выдержки, аккуратно откупорила бутылку, предложила понюхать пробку и уже через десять минут, следуя каким-то своим обычаям, стала разливать по тарелкам холодный овощной суп, рассказывая о погоде и выдавая сводку последних известий.

Хорошая погода, наподобие сегодняшней, установилась всего три дня назад. Температура не превышала днем двадцати трех градусов. Море же осталось холодным, что для конца июня не совсем обычно. Лето же вообще пришло с запозданием. Отдыхающих пока мало. Туристический сезон грозил обернуться крахом для местной розничной торговли, которая в летние месяцы нагоняла обычно упущенное за предыдущие месяцы. Многие уже сегодня жаловались на убытки. Элеонора заверила, что комаров в доме нет, что окна на ночь можно оставлять открытыми, но на всякий случай она всё же оставила во всех спальнях по пузырьку лимонной эссенции — идеальное, на ее взгляд, средство…

В шортах и в белом шерстяном свитере, Луиза молча ковыряла свежий багет и к супу не притрагивалась, чем немного сбивала с толку щепетильную Элеонору. Мари не могла не заметить, как сразу же по приезде в Сулак в лице у Луизы произошла какая-то перемена. На душе у дочери что-то развязалось. В глазах даже появился неспокойный блеск, вызванный каким-то ребяческим возбуждением, который она испытывала, по-видимому, от одного вида знакомых мест — Ланды дети полюбили с детства. Как быстро летело время. Дочь стала уже слишком взрослой, чтобы делиться своими чувствами с ними, с родителями. Мари сковывала непонятная грусть. Минутами ей даже хотелось уединиться и просто, без всякой причины поплакать…

Муж ел за двоих, пил за троих и считал себя, несомненно, главной и единственной причиной свалившейся всем на голову благодати, сводившейся к простым, как всегда, житейским радостям, которыми так просто может одарить теплый приморский вечер, чужая заботливость и собственное здравомыслие, если уметь принимать себя таким, какой ты есть на самом деле. Утопая в своих ощущениях, муж, как всегда, не замечал, что эти простые радости в ней, в Мари, вызывают совсем другие мысли и эмоции.

От вина, как и от мяса, Мари отказалась. Она ограничилась одним супом. Несмотря на застывшую полуулыбку, она выглядела разбитой. Атмосфера застолья казалась ей фальшивой. Ужинать вместе за одним столом давно не удавалось. И может быть, поэтому давно не представлялось возможности убедиться в том, что идиллическое семейное прошлое кануло в небытие безвозвратно. Отношения, объединяющие их сегодня, держались на одной привычке, с которой никому не хотелось расстаться.

Попытки мужа изображать из себя главу семейства казались Мари пошловатыми. Мгновениями Мари казалось, что дочь не может не испытывать тех же чувств к отцу, и она спохватывалась. Но даже материнский инстинкт не мог притушить в ней нараставшего раздражения. Разве на это она рассчитывала три дня назад? Разве в эту жизнь она хотела вернуться? И разве не был муж прав, когда, пытаясь притупить ее бдительность, разглагольствовал дома о том, что несчастья сближают людей сильнее, чем «телячьи радости» совместного быта или принадлежность к стаду отборных животных? Если так, если не сближали больше и несчастья, то что могло заставить их теперь жить вместе?

Муж был ей неприятен. Отталкивала его манера нести за столом несусветную чепуху, причем с самым серьезным видом. Неприятно было употребляемое им, не новое, но с какой-то новой иронией выговариваемое обращение «дорогая». Неприятно было то, как он треплет дочь за волосы, обращаясь с ней как с маленькой или как с больной. Мари коробила его жестикуляция, слишком отточенная, но вовсе не рафинированная, как ей когда-то казалось. Это была самая что ни на есть типичная пластика гомосексуалиста. Теперь она не могла этого не видеть.