Звезда по имени Алголь - [8]

— Главное же, — сказал он однажды, — в этих рисунках присутствует то, что мы называем чувством и без чего нет настоящего художника.

Иногда он пускал наши произведения по рядам, и все головы по очереди поворачивались к нам с Барчиком. Это были особенно волнующие минуты, потому что неизбежно рисунки добирались до Наташки. И Наташка тоже оглядывалась, как будто желая убедиться, что мы с Барчиком всё те же, живые и улыбающиеся, а не висим в солидных рамах где-нибудь на стене.

Когда нам задавали рисовать на вольную тему, я выбирал такой сюжет, какой мог бы, на мой взгляд, понравиться Наташке. Как-то раз я увидел у неё открытку-календарик с изображением грибов. Я стал рисовать грибы. В основном это были белые, как на том календарике. У меня они выглядывали из травы, иной раз с прилипшим к шляпке сухим листом, или лежали, срезанные, чуть повёрнутые изнанкой, с аппетитными овальными выемками, оставленными слизняками, или наполняли горкой плетёную корзину (тут уже были разные сорта).

Многие в классе просили меня нарисовать грибы для них, по заказу. И был счастливый день, когда и Наташка попросила сделать ей такую «грибную картинку».

Правда, не все признавали наши с Барчиком художественные достижения. Колька Оседловский, например, утверждал, что его рисунки не хуже наших, просто не всем дано понять абстрактное искусство. Но, если случалось, что урок рисования по какой-то причине отменяли, абстракционист Колька радовался, что можно ничего не делать, а мне весь школьный день казался пустым и скучным.

Но однажды всё переменилось. Нашего учителя рисования забрали на военные сборы. А вместо него появилась Елена Ивановна.

— Сегодня мы будем учиться рисовать лист клёна, — объявила она на первом своём уроке. И показала всему классу приколотый к бумаге, словно распятый, жёлто-бардовый кленовый лист.

Мы с Барчиком, как всегда, рьяно взялись за дело. Я изобразил лист лежащим на шляпке гриба, оставляющим на её краях замысловатую тень, с каплей росы в серёдке. Потом добавил паутинную нить и несколько хвоинок. Мой друг, я видел, рисовал лист, летящий в голубом воздухе, чуть свернувшийся, так что сразу чувствовалось, какой он сухой и лёгкий.

Учительница прошлась между рядами и собрала все рисунки в стопку. И унесла… Без всякого обсуждения. Но ещё больше все изумились, когда на следующем уроке она раздала работы и обнаружилось, что у Серёжки стоит «четыре», а у меня — «четыре с минусом»…

— Мы учимся изображать лист. Форму листа. А у вас какие-то фантазии, — сердито ответила Елена Ивановна на вопрос, за что снижены оценки.

Вслед за кленовым листом пошли бесконечные узоры. На каждом уроке — узор. С бумажкой-образцом в руке Елена Ивановна выводила узор мелом на доске, а весь класс срисовывал. Узоры эти напоминали мне ковры или завитушки обоев, а один был точь-в-точь как на этикетке маминого крема.

Я терпеть не мог узоры. Разве это живопись? И Барчик их недолюбливал. Но всё же мы старались. Серёжка не жалел красок. Я делал извивы линий такими причудливыми, что им позавидовал бы среднеазиатский минарет. И что? За первый же узор мы получили по «тройке».

— Надо рисовать, как на доске, — было сказано нам. — Всё у вас, не как у других.

Зато те, кто раньше не особо блистали на уроках рисования, стали получать «хорошо» и «отлично». Даже Колька Оседловский получил «четыре». Это было уже чересчур! Мы с Барчиком стали назло рисовать не то, что на доске, а своё, на вольную тему. Мы расписывали целые картины и неизменно получали за них «два».

И как-то незаметно одноклассники перестали считать нас художниками. Ведь большинство сами теперь имели по рисованию «пятёрку» (а раньше эту отметку заработать было очень нелегко). Некоторые поговаривали, будто они всегда рисовали замечательно, но прежний учитель занижал им оценки.

— Просто вы с Барчиком были его любимчиками, — заявил нам Колька Оседловский.

К урокам рисования, которые я до этого так любил и ждал с нетерпением целую неделю, я стал относиться, как Колька. И если, к примеру, урок отменяли, я замечал, что радуюсь, как он.

Барчик же, чтобы не испортить себе оценку за год, стал срисовывать с доски. А ещё он помогал Наташке раскрашивать её узоры, так что скоро и Наташка сделалась отличницей по рисованию.

А я скучал и почти ничего не делал. Я и для себя перестал рисовать. И все мои прежние рисунки постепенно порастерялись. И только в десятом классе я обнаружил, что один из них всё же сохранился, мой рисунок с грибами. Он висит у Наташки дома, над её письменным столом.

ФОРМУЛА ГЕНИАЛЬНОСТИ

Шестиклассник Семён Никаков утёр рукавом вспотевший лоб. «Кажется, я на пороге великого открытия», — подумал он с нарастающим внутренним трепетом. Он даже зажмурился на несколько секунд, точно ужаснувшись самих этих слов «ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ».

Немного успокоившись, он покосился на сидящую с ним за одной партой Светку Мямлину. Пишет, усмехнулся он, и не подозревает, что рядом с ней совершилось событие огромной научной важности. Трудно даже представить, какой важности! Ну, может, не такой важности, как открытия Ньютона или Пифагора… А может, и такой.