Звезда пленительного несчастья - [4]

Она посмотрела на крестьян, перекрывающих крышу амбара, и сердце ёкнуло.

"Сейчас! Вот прямо сию минуту что-то случится!"

Мужик не удержал толстое бревно. Оно с грохотом скатилось и рухнуло на землю. Лошадь, стоящая неподалеку, взбесилась и лягнула любопытную Альфу. Да так сильно, что собака отлетела на три аршина и ударилась о камень.

– Альфа! – вскрикнула Эмма, подбегая к любимой бабушкиной собаке.

Альфа жалобно заскулила в ответ. Девочке показалось, что глаза собаки наполнились слезами боли. Нет, не показалось, она почувствовала страдание животного. Ноги отшибло, на туловище зияла открытая рана, сочилась кровь. Она опустилась на колени. Правая рука сама потянулась к увечьям и замерла в вершке от собачьего тела. Эмма закрыла глаза, её трясло. Рука горела огнём. Сколько она так сидела, непонятно. Как будто в сон провалилась.

– Экая у тебя десница. Чудотворящая, – произнёс густой голос за спиной.

Эмма оглянулась. Седой старик в холщовой подпоясанной рубахе стоял и наблюдал за её деяниями.

"Старец Козьма, о котором сказывала бабушка", – догадалась девочка.

Ладонь покрылась тёплой влагой. Эмма посмотрела, что там. Альфа, только что умиравшая в пыли двора, стояла на четырёх лапах и лизала ей внутреннюю часть руки, виляя хвостом. Рана не кровоточила. Больше того, она полностью затянулась. Чудеса!

* * *

К осени Эмма, подросшая и загорелая, вернулась в Петербург. Зимними вечерами, сидя у тёплой печи и листая толстые пожелтевшие страницы Библии – бабушкин подарок, она вспоминала вольную жизнь в монастыре у озера, предвкушая летние каникулы. Однако на следующий год маменька повезла её на море, на воды, на юг. Купаться в солёной воде, сверкающей на жарком солнце, и бегать с Николенькой Радовым по набегающим волнам и брызгать, голыми пятками топая по морю – всё это здорово, конечно, но Эмма скучала по бабушке. Она увидела уральский монастырь только через пару лет.

Матушка Калиса немного осунулась, но глаза-льдинки всё также смотрели на неё с любовью. Эмма бросилась к бабушке, та обняла её, прижала к себе, наклонилась и поцеловала шершавыми губами в щёку. Сестра Евдокия тоже обняла Эмму и расплакалась.

– Вернулась, – сказала, всхлипывая, монахиня вместо приветствия. – Пойду распоряжусь, чтобы келью для тебя приготовили.

– Вот уж океан солёный напустила. Смотри, окуляры твои утонут, – напутствовала подругу матушка-настоятельница, пытаясь скрыть свои подступающие слёзы.

Покалеченная позапрошлым летом Альфа бегала по двору как ни в чем ни бывало. Только взвизгивала от радости встречи и лизала ладонь, когда немного успокоилась – вспомнила спасительницу. Так любимый ею некогда скотный двор переменился – кур стало больше, утят меньше, построили новый свинарник, добротный, на десять рыл и пятачков. Девочку ждал сюрприз.

– Хочу посмотреть! Ну, пожалуйста! – канючила Эмма, упрашивая бабушку разрешить ей присутствовать при опоросе.

На третий день по приезду начала пороситься свинья. Толстая, с чёрными пятнами на боках, Машка визжала, выстреливая из себя розовые комочки с миниатюрными копытцами. Старшая скотница грузная сестра Феоктиста, только и успевала их ловить в серую суконную тряпицу, поглаживая Машку по пятнистому боку.

– Святые угодники! – выругалась монахиня.

Закатанный рукав рясы обнажил белую руку с ручейком струящейся крови. Поранилась. Сестра Феоктиста наспех перевязала порез тряпицей и, тяжело дыша, продолжила принимать поросят. Разродилась свинья, слава тебе, Господи!

Но вот один из них, самый шустрый, заверещал. Какой шустрый! Не успел появиться на свет Божий, уже требует сиську. Или монахиня его неаккуратно переложила? Машку как подменили. Материнский инстинкт свиньи проснулся вместе с криком поросёнка "Мама, меня обидели!". Машка повела пятаком в сторону пореза – кровь почувствовала, обнажила клыки и бросилась на руку монахини.

Эмма онемела и замерла, сидя на деревянном заборе, ограждающем свинарник.

– А-а-а! – заорала сестра Феоктиста, пытаясь оторвать животное от руки.

На помощь ей бросились другие инокини, вместе им удалось вырвать старшую скотницу из пасти свиньи. Как только это получилось, сестра, не смотря на солидный вес в четыре пуда, одним прыжком преодолела изгородь в сажень. Эмма открыла рот от изумления.

Ночью девочке снились кошмары. Машка с красными от злости глазами кидалась на неё, на Эмму. Она пыталась убежать, но ноги не слушались. Девочка посмотрела вниз, а там вместо ног кисель.

– Ну, же, успокойся, дитя. Тихо. Это только дурной сон.

Эмма открыла глаза. На кровати рядом с ней сидела матушка Калиса и гладила её по голове. Сидела она без рясы, без апостольника, в белой исподней рубашке, с подсвечником в руке. Пламя свечи всполохами освещало серые стены узкой кельи.

– Что же ты так кричишь? Всю обитель сейчас разбудишь, а то, гляди, и деревню.

Эмма даже не улыбнулась бабушкиной шутке.

– Свинья Машка. Она злая. Вот! Она сестре Феоктисте руку искалечила, а за мной во сне гонялась.

– Всё прошло. Помолись и спи, – сказала матушка, собираясь вставать.

– Не уходи. Мне страшно, – нехотя призналась девочка. – Расскажи мне что-нибудь.