Звезда печального счастья - [20]

Он много размышлял об этом. Мысли разъедали его, как ржа разъедает железо. Ему сорок семь, столько, сколько было отцу, когда его злобно и низко задушили… Что сулит ему судьба еще?

Он прошел к императрице. Слабогрудая, тщедушная, она, как всегда, лежала на коротенькой кушетке, подложив под голову подушку, и читала. Увидев его, она попыталась вскочить и сделать реверанс, но он удержал ее.

— Государь, — залившись тут же слезами, сказала она по-немецки, — я получила вашу записку. Я скорблю вместе с вами…

— Будет, Лиза, будет, — по-русски ответил он, — это я во всем виноват. Столько докторов, столько возможностей, а от смерти не уберег самое дорогое. Бог карает меня…

Он смотрел на нее и думал, что вот и еще одна смерть может настичь его. Елизавета уже давно больна чахоткой. И все-таки она все еще красива той болезненной красотой, что словно бы в награду дается слабогрудым женщинам. Прозрачная ее кожа так и отливала белизной, худые руки все еще сияли свежестью. Он вовсе не желал ее как женщины. Уже после вторых родов доктора запретили им всякие сношения. Он давно простил ей и смерть первой дочери, умершей так внезапно и прожившей так недолго. Простил и связь с гвардейским ротмистром, от которого она тоже родила дочь, очень скоро сошедшую в могилу. Правда, того ротмистра он, тогда еще молодой и болезненно уколотый в самое сердце, услал в ссылку на Кавказ, где тот скоро был убит. Но все это давно прошло, как и его многочисленные связи с самыми красивыми и с самыми знатными женщинами всей Европы. Он устал от всего и теперь находил немалую усладу просто в разговорах с ней, бывшей спутницей всей его жизни. Он знал, что она лжива, жеманна, капризна, что суждения ее никогда не отличаются беспристрастностью, но также знал, что жить ей осталось всего ничего, и твердо решил сделать что только возможно, чтобы продлить жизнь этой хилой, болезненно красивой женщине…

— Знаешь, Лиза, я решил, что тебе надо лечиться серьезно, — заговорил он, приложившись к ее холодной, как лед, руке, — ты не хочешь ехать за границу, значит, давай подумаем, где можно выздороветь в России. Юг — то место, где ты можешь выздороветь очень скоро…

— Я счастлива, если рядом ты, — потупив голову, произнесла она.

Он с раздражением подумал, что даже тут, наедине, не может она без своих бесконечных ужимок и манерничанья, но подавил в себе раздражение.

— Что ж, если ты так хочешь, поедем в Таганрог. Будем только вдвоем, возьмем с собою самую незначительную свиту. Там у меня дела, я проедусь по всему югу, сделаю инспекцию войскам, но это лишь дни, а все остальное время я буду рядом. Мы будем, как в юности, только вдвоем.

Глаза ее наполнились слезами.

— Как мне благодарить тебя за эту милость? — воскликнула она, и он снова почувствовал глухое раздражение.

— Значит, решено? — спросил он.

— Я сделаю все так, как ты хочешь, — заметно повеселела она.

— Нет, я хочу предупредить каждое твое желание, — мягко сказал он.

Она молча кивнула головой.

— Все оставлено, все забыто там, у Нарышкиной, — счел нужным сказать Александр. — Мы снова, как после женитьбы, только вдвоем…

— Помнишь, как мы плакали в ту ночь? — неосторожно спросила она.

Он молча встал и прошел на свою половину.

Опять напомнила она так некстати и так грубо о том, что ему хотелось забыть, никогда не думать о той роковой ночи…

Осталось еще одно дело, о котором он думал с неохотой и глубокой завистью. Константин… Какие надежды связывала бабка с этим вторым сыном Павла! И имя ему дала такое, чтобы потом сделать его императором Византии. Увы, надеждам этим не суждено было сбыться. Теперь Константин — наместник Польши, но Варшава бродит, требует все новых и новых свобод, и там не чувствовал себя Константин в безопасности. Он весь пошел в отца — тот же уродливый череп, тот же курносый вздернутый нос, тот же необузданный гнев и пена на губах при этих припадках, та же подозрительность и мнительность. Частенько говаривал он, что никогда не вернется в Россию. Задушат, как отца, усмехался он. И выкинул штуку, какой в семье Романовых еще не бывало. Женился на полячке самого низкого звания — Иоанне Грудьзинской. Она одна умела успокоить его во время гневливых припадков ярости, одна умела покоить его душу. Так же, как одна Нелидова в свое время могла успокоить отца, а Марта Скавронская утешить Петра Первого…

В царской семье пришли в ужас, когда узнали, что Константин тайком обвенчался с Иоанной. Александр потребовал, чтобы Константин официально отрекся от престола, буде ему надлежит его наследовать. Константин не написал официального обращения к народу, но в частном письме оговорками и ругательствами объяснил матери и брату, что плевать он хотел на российский престол, где императоров убивают, душат, режут. И никак не хотел это объявить Манифестом. Он считался наследником, но все уговоры брата и матери были ему нипочем. Что ж, даже и такое глубоко частное письмо могло быть основанием для отречения…

Оставался Николай, совершенно неподготовленный к царствованию…

Александр написал все письма, свое духовное завещание, вложил все в толстый конверт, надписав на нем: вскрыть в случае моей смерти…