Звезда Парижа - [53]

Антуанетта, пожав плечами, заговорила уже более живо:

— Их дом дважды заложен — это, по-вашему, преувеличение? С ними приключилась беда, а ведь они наши друзья, Эдуард.

Граф де Монтрей молчал, и его мать даже заподозрила, что он не совсем согласен с этим утверждением.

— Это случилось из-за той девушки, Эдуард. Вернее, странно ее теперь так называть, но иные слова мне употреблять совестно. Какое, должно быть, горе, для Катрин и Женевьевы. Такое предательство со стороны мужей да еще такие долги. — Она снова подавила вздох. — Слыша о таком, я, бывает, радуюсь тому, что со мной ничего подобного случиться не может.

— Надобно было жить по средствам, — холодно бросил Эдуард, не скрыв раздражения.

Брови графини де Монтрей чуть приподнялись:

— Это всё, что вы можете сказать?

У Эдуарда нервно дернулась щека. Он произнес, и в голосе сына матери послышалось сдерживаемое бешенство:

— Если Морис сошел с ума, то это только его вина, мама. И вообще, зная о том, на кого он и его старый отец тратили деньги, мне трудно им сочувствовать. Я, может быть, даже рад, что теперь, разорившись они к ней не пойдут. Довольны вы моим мнением?

— Я не могу поверить, — произнесла Антуанетта. — Это что с вашей стороны — ревность?

Он не отвечал.

— Эдуард, — более требовательно сказала графиня. — Боже мой, неужели вы лелеете какие-то мечты о… не знаю даже, как ее назвать?

— Мечты, мама, волен лелеять каждый. Это не преступление.

Графиня де Монтрей поднялась, ее охватило возмущение:

— Мари, девушка, достойная всяческих похвал, принуждена из-за несчастья семьи принять предложение какого-то Монро, а вы… О Господи!

Эдуард холодно произнес:

— Вы хотите, чтобы я помог д'Альбонам, женившись на Мари?

— Почему бы нет? — запальчиво возразила Антуанетта, полагая, что скрывать больше нечего. — Кто больше подойдет вам, если не она? Вы невыносимы! Эдуард, не доводите меня до слез, я этого вовсе не заслужила. Вся моя жизнь была заключена в вас, только вас я любила, но теперь вас любить уже нельзя, вы этого просто не позволяете, так позвольте… позвольте мне хотя бы любить ваших внуков, сделайте вашей матери хотя бы такую любезность, ведь я многим пожертвовала ради вас!

Впервые Антуанетта говорила так с сыном. На лице Эдуарда сперва отразилось бесконечное удивление, так, будто он не верил в то, что слышал, потом, качнув головой, он приблизился к матери и взял ее за руку.

— Мама, — сказал он с истинной теплотой в голосе. — Вы просто устали сегодня.

— Не считайте меня глупой! Это не минутный всплеск, я говорю вам о том, о чем мечтала годами! — Она поднесла руку к виску. — Ну и что ж? Вы сами заметили, что мечты не преступление!

Эдуард мягко остановил ее:

— Мама, я сделаю всё, что угодно, лишь бы вы были счастливы. Но я не женюсь на Мари.

— Почему?

— Потому что не люблю ее и считаю это сущим вздором.

Он поцеловал ей руку и, меняя тему, предложил проводить мать в спальню: ей ведь так требовался отдых.

— Ах, Эдуард, Эдуард, — сказала Антуанетта, уже понимая, что ничего добиться не удастся, — я ведь достаточно отдыхала в этом году, и Жозеф в который раз возил меня на воды, однако мысли мои остались те же. И, поверьте, дитя мое, будет поистине жестоко вашей стороны, если вы снова не обратите внимания на мою просьбу — единственную просьбу, которую я когда-либо к вам обращала.

Граф де Монтрей, держа мать за руку, некоторое время молчал. Жениться на Мари для него было никак невозможно, и тут смешивалось всё — его нежелание, его инстинктивное отвращение к малейшей попытке лишить его свободы, да и то, что за последнее время он порядком позабыл о Мари и не хотел ее вспоминать. Кроме того, он, как человек честный — а этого никто у него отнимать не стал бы — не считал возможным взять на себя ответственность за то, чего выдержать не мог. Никогда в жизни не возникало у него потребности в детях, а женщины чаще всего нужны были вовсе не как жены, а скорее как партнерши на одну ночь. Такое положение его наиболее устраивало: оно облегчало жизнь и позволяло не причинять другим неприятностей. Чуть ли не впервые в жизни увлекшись надолго, он сделал много зла. Но, с другой стороны, Эдуард любил свою мать — сухо, сдержанно, но любил. Он чувствовал, что она отдала ему себя, а чем он ей отвечает? У него не хватает терпения провести с ней два-три вечера в месяц. Движимый лишь побуждением порадовать Антуанетту, он внезапно сказал:

— Мама, а вы никогда не думали, что у вас, конечно же, уже есть внуки?

Вопрос будто повис в воздухе. Графиня де Монтрей с легкой гримасой произнесла:

— Уж мне-то, мой друг, вы могли бы не говорить пошлостей. При вашем образе жизни у вас, вероятно, есть дети, однако я считаю неприличным даже говорить об этом и, знаете ли…

Эдуард настойчиво повторил:

— Да нет, мама, есть один такой ребенок, которого я с полным основанием считаю своим, которого я признал официально, не говоря вам об этом так же, как и его матери…

— Его матери? — переспросила графиня де Монтрей побледнев.

— Его мать — это женщина, которая очень нравилась мне когда-то и которая подарила мне очень много счастья. Раньше… ну, скажем, раньше она была достойна любых титулов, уж поверьте мне на слово. — Эдуард еще миг раздумывал, потом решительно добавил: — Это Адель Эрио, мама, она родила девочку, назвала ее Дезире и, как мне говорили, это чудесный ребенок с нашими, монтреевскими глазами…