Звезда Парижа - [52]

— Ну, вот, — сказала Адель беззлобно, но холодно. — Опять оскорбление. Ну, что ж, я…

Она минуту помолчала, будто хотела вытянуть из него жилы, потом с видимым удовольствием закончила:

— Всё это ваши проблемы, мой милый, а я вас принять в пятницу не могу.

— Черт побери, я же умоляю…

Она резко прервала его:

— У меня нет для вас больше времени, сударь. Прощайте. Уверена, ваша жена будет благодарна мне за это решение. А если вам так не терпится — бросьте дела и приходите в субботу.

Адель выскользнула из гостиной. Морис бросился за ней, но, выглянув в коридор, никого там не обнаружил. С десяток проклятий сорвалось с его уст в адрес мадемуазель Эрио.

— Грязная, низкая девка! Настоящий змееныш!

Он вышел, сжимая, кулаки, и по пути в отместку сбил две свечи, стоящие в канделябрах.

Адель шла, беззвучно повторяя про себя только одно слово: Бордо. Тот самый город, о котором ей говорил герцог Орлеанский. Почему это капитану д'Альбону вздумалось ехать туда? Какие у него там дела? Вполне возможно, это просто совпадение — ведь в Бордо ездят не только из-за политики, но что за дела могут быть у этих д'Альбонов, они ведь полунищие! Холодная, рассудочная мстительность завладела ею при мысли о том, что сейчас она, возможно, держит в руках судьбу и Мориса, и Эдуарда. Потом мысль о Мари затмила всё остальное. Их брак надо предотвратить… Любым способом. Она не позволит, ибо… ибо если ей суждено быть несчастной и одинокой, то пусть такой же будет и Мари, и даже Эдуард!

Не долго думая, она приказала своему конюху Мартэну, который не раз заглядывался и на нее саму, и на Жюдит, следовать за виконтом д'Альбоном в Бордо, не отставая ни на шаг и тратить любые суммы, лишь бы выяснить, чем тот занимается.

Мартэн, простолюдин, не лишенный галантности, произнес:

— Охотно, мадемуазель, я сделаю в лучшем виде, если вы мне позволите поцеловать ваши руки.

— Поцеловать руки? — переспросила она, удивленная столь дерзкой и неожиданной просьбой.

Он усмехнулся. Улыбка у него была хищная, как волчий оскал, на смуглом лице блеснули белые зубы.

— Давно мечтаю об этом, хозяйка.

Адель, находя это даже забавным, протянула ему руки. Он поцеловал их обе возле запястий; поцелуй был более горяч, чем ожидала Адель. Мартэн, всё так же усмехаясь, с поклоном оставил ее и отправился выполнять приказание.

10

В день святого Сильвестра, последний день перед новым 1835 годом, Эдуард не явился домой к ужину. В Амбигю давали остроумную и изящную комедию Альфреда де Мюссе из жизни светского общества. Успех был огромный. Сам граф де Монтрей, может быть, впервые за несколько лет испытал удовольствие от того, что видел. Любопытно было так же наблюдать, как бедняга Мюссе, красивый, голубоглазый юноша, с бородкой, которая делала его похожим на Иисуса Христа, влюблен в темноволосую, сурового вида женщину с бархатными глазами. Эту женщину, одевающуюся в мужское платье, звали Жорж Санд. На спектакль собралось много писателей и драматургов — настоящая плеяда; они говорили так громко, горячо и умно, были так увлечены жизнью и творчеством, что Эдуарду на миг стало даже завидно и захотелось узнать их ближе. По крайней мере, к их беседе он прислушивался с интересом. Правда, с горьким сарказмом замечал, что почти все эти творческие молодые люди с некоторой завистью глядят на него самого — по всей видимости, у них не было таких денег, таких костюмов и такой элегантности. Это-то и охладило Эдуарда. Высмеяв себя за минутную восторженность, он покинул Амбигю, захватил по пути какую-то начинающую актрису, мечтающую о больших ролях, и повез ее на улицу Эльдер. Она, эта актриса, была довольно мила. Лица ее он, правда, так и не запомнил и теперь, возвращаясь домой, невольно подумал, что, встретив ее снова на улице, не узнал бы.

Он зашел в гостиную, намереваясь выпить, и увидел мать, в одиночестве сидящую у потухшего камина. Антуанетта была печальна и взглянула на сына не без укора.

— Вам, должно быть, холодно, — сказал Эдуард, целуя ее руку.

— Мне холодно оттого, что вы часто оставляете меня одну.

Эдуард отошел, скрывая раздражение, плеснул себе коньяка — добрых пол-бокала. Впрочем, графиню это не волновало: ее сын, казалось, никогда не пьянел, а если пил много, то лишь бледнел и становился более замкнутым. Словом, полностью соответствовал пословице: «Настоящий мужчина может пить, но не может быть пьян»… Эдуард был весьма красивым молодым человеком — это признавала не только мать, но и многие.

Сейчас, когда он стоял в другом конце гостиной, в светло-голубом фраке, отменнейших лакированных сапогах, стройный, высокий, изящный, и на синем атласе его пышного галстука, выделявшегося в вырезе жилета на фоне белоснежной сорочки, сиял бриллиант, можно было в который раз подтвердить это мнение. Правда, он избегал смотреть на мать, его синие глаза были полуприкрыты веками. Он казался усталым и безразличным.

Антуанетта, подавляя вздох, произнесла:

— Сегодня у меня была Женевьева. Я очень расстроена, Эдуард. Их дела очень, очень плохи.

Эдуард, оставив бокал, взглянул на мать:

— Денежные дела?

— Да. Женевьева говорит, они разорены.

— Мадам д'Альбон, как всегда, преувеличивает.