Звезда над рекой - [2]

…Года идут, седеет волос,

Бушуют волны подо мной,

Но слышу я один лишь голос

И вижу свет звезды одной.

С другой стороны — не менее постоянная беспокойная требовательность, некая неудовлетворенность, неугомонность, подчас — суровый самоанализ, — та же самопроверка. Как и стихи о войне, как и стихи о поэзии, стихи этого солдата и путника о любви и дружбе — это стихи о разлуках, ожиданиях, тревогах, предчувствиях, воспоминаниях, «недолгих» пирах и «храбром веселье». Это — лирика походов и переходов: «моста», и «письма», и «дороги» — «ста дорог» и «ста мостов». Лирика испытаний и проверки, той особой, беспокойной и требовательной, верности и постоянства «судьбы двоих на берегу», «что выше счастья и несчастья». И вы вздохнете и улыбнетесь, читая в «Подражаниях китайскому» «пожелание» любящим:

Вечно помнить

Первые объятья,

Забывая

О последней ссоре.

Вместе с образом «трех войн» в книге выступает еще образ «четвертой войны». Это — война за чистоту и зрелость духовного мира советского человека. Глаз научился проникать «сквозь грим», и, «смеясь и плача», смотрит поэт «на свою зарю». Душу его пронзил «жесткий свет» и не только в картинах войны, но и в картинах Пикассо он учится тому, что «сила становится доброй» и «нежность становится сильной» («Девочка на шаре», 1961). Повышение зоркости к себе связано с повышением зоркости к окружающему. Этого требует чувство «границы». В стихах Гитовича последних лет особенно зазвучала новая требовательность, появилась новая пристальность взгляда. Пафос «четвертой войны» переходит в пафос широкого и строгого «солдатского» контроля, очищения армии «воинов справедливости» от всех «актеров» и «гримеров», от фальшивомонетчиков, от примазавшихся мещан-карьеристов. Это — зоркость «глаз старых большевиков», которые теперь приобретают для нас новое, молодое значение и свет.

Что-то еще более прочное и надежное появляется в поэзии, прошедшей разочарования и испытания. Оптимизм ее более глубок, чем оптимизм ранних стихов Гитовича, и вместе с тем это тот же оптимизм («Мы строим лучшее бытие на лучшей из планет», 1933). Он романтичен и точен.

Большую роль в жизни и поэзии А. Гитовича, как и многих других советских поэтов, сыграли путешествия от Кольского полуострова до Киргизии и Кореи. Пафос «географического факультета» зазвучал еще в ранних стихах Гитовича; в стихах последних лет — все больший кругозор пространства и времени: от древних китайских поэтов до Пикассо. Расширяется и кругозор поэтических дел и чувств: от стихов о «Пролетарском суде» над мещанами и стяжателями, стихов о полете Гагарина в космос (специальный небольшой цикл стихов, один из лучших откликов нашей поэзии на эту тему) — до самых общих раздумий о судьбах времени, человека, современника. Но все это — продолжение борьбы за «пир поэтов», за наш идеал, за наше будущее, в которой смысл и пафос поэзии этой беспокойной и суровой жизни. Отсюда заключительное четверостишие «Грозы» (1962):

Зари сияющей предтеча

Моею начата слезой…

Гармония противоречий

Приходит только за грозой.

Отсюда и страстная, гневная речь — инвектива к идеологическим фальшивомонетчикам, «сынам фантастической фальши», и сердечные слова о подлинных — великих и малых, славных и неизвестных — бойцах поэзии, и высокая речь о том, что может совершить «племя грозное поэтов», что только оно может и должно совершить.

Так выступает со страниц этого сборника цельный и динамический образ одного из наших современников. Это — представитель определенного поколения советских людей — «допризывников девятого года». Это поколение начало самостоятельную жизнь и свой литературный путь в конце двадцатых годов, прошло через энтузиазм и трудности первых пятилеток, отстояло в великой войне с фашизмом первое в мире социалистическое общество, пережило извращения и беды, связанные с «культом личности», построило великую советскую державу и теперь участвует в осуществлении конкретной программы построения коммунизма — общества Братства и Свободы.

В поэзии Гитовича особенно ярко отразилось то, что можно назвать воинской и деловитой романтикой его поколения:

Нам дан был подвиг как награда…

Легко сопоставить эту романтику с романтизмом Тихонова, Багрицкого, Луговского, легко найти черты, общие с другими поэтами поколения Гитовича. Можно в ранних стихах Гитовича видеть и прямое влияние Тихонова, отчасти также Заболоцкого («Стихи о коне» и др.), и некоторую дань общей литературной бутафории, следы «грима» уже олитературенной романтики. Но уже в предвоенных стихах и особенно стихах военного времени, а еще более в стихах последних лет ясно звучит собственный голос поэта.

Лирический мир Гитовича — это мир мужественной, безусловной, хотя подчас горьковатой веры, романтики «пира поэтов» и трезвой точности и мужества десантника и артиллериста, строгого, иногда сурового вдохновения, точного глазомера и прицела, дальнобойного и меткого слова. Это мир обобщенных и как бы уплотненных событий, чувств и представлений. Детали окружающего быта, природы его мало привлекают, быт всегда подчинен Бытию. В центре внимания наиболее крупные события, мысли, переживания, приподнятые над повседневным, и если есть детали, то они обычно приобретают метафорическое значение. Стихи Гитовича последних лет — это прежде всего стихи о «подвигах души», и конкретная обстановка повседневности рассматривается только как «декорация» психологической и исторической «сцены», где эти подвиги совершаются, хотя содержание каждой мысли и переживания определяется именно конкретной современностью.