Звезда и Крест - [100]

22

Москва. Декабрь 1994 года

Ангелочек привиделся Сашке в июле. Юная девушка в тунике цвета мокко, босая, с распущенными каштановыми волосами до плеч, стояла посреди античных руин, еще хранивших остатки древнего могущества, застывшего дыхания давно ушедших цивилизаций. На плече – семь родинок созвездием Медведицы. Девушка казалась потерянной и даже испуганной. Озиралась то и дело, находя черешневым взглядом только камень, только выжженный панцирь пустыни, сухой чертополох. Выщербленные коринфские колонны с остатками акантовой листвы, затертые сандалиями ступени амфитеатра, осколки императорских имен, высеченные на арке триумфа, – везде царило запустение и тлен. Ни ветер, ни солнечный луч, ни случайная тучка на небе не нарушали безмолвия пустоты. Возле гробницы, давно разграбленной и разбитой, вдруг промелькнула тень. Скрылась за ближней колонной. И вновь поднялась за спиной Ангелочка безмолвно и грозно. Теперь уже видны обтянутые темной кожей мышцы, бурая нечесаная шерсть, свисающая лохмотьями долу; белки с лопнувшими капиллярами, источающими не только кровь, но и вожделение, и порок; на пальцах – когти медвежьи; сахарная белизна клыков, выступающих из черноты рта. То ли чудище, то ли бес. А может, и человек одичавший. Крадется к Ангелочку все ближе. Когтистые руки с прозрачными перепонками крыльев по сторонам разводит. Сейчас схватит. И унесет прочь.

Про сон этот рассказал тем же утром Лиле. Про родинки на плече. Каштановые волосы. Черешневый взгляд. Про чудище омерзительное, вставшее за спиной. Лиля Ангелочка своего сразу признала. Безоговорочно поверила в сон. Наказала Сашке, чуть что привидится вновь, не скрывать ни малейшей детали. Всю ночь толковала с духами о местонахождении дочери, те сперва называли Джербу, потом Марракеш, а под утро и вовсе Чебоксары. Дурили, должно быть. На другую ночь Сашке снова приснилась та же пустыня. И Ангелочек все тот же. Только чудищ вокруг нее было уж трое. Обступили девушку, растопырили крылья, образуя перепончатый круг. Кружат диким хороводом. Воют в горло. Ангелочек тоже от страха кричит. Дрожь ее бьет. Слезы брызжут. Целый день после рассказа об этом сне ходила Лиля по дому из угла в угол тигрицей в клетке. Глотала кофейную жижу. Старые книги листала. Возжигала свечи и палочки индийских благовоний. Выходила куда-то прочь. И возвращалась на дачу в полной растерянности.

Сашка теперь всякую ночь ожидает со страхом. А не рехнулся ли часом от всего этого духообщения, не тронулся ли умом в спиритическом угаре и женских чарах, если каждую ночь снится ему одно и то же? Пил тазепам. Реланиум и коньяк. Без толку. Только бесы во сне еще ярче, еще омерзительнее.

После муторной службы чиновничьей, которая за заслуги перед новой властью дарована ему была в правительственном квартале, хорошо оплачивалась и сопровождалась всевозможными поблажками, поликлиниками да холуями, решился пройтись малость пешком, к метро «Смоленская».

По пути – в тополях по самую колокольню – топленое масло штукатурки, золото креста, оградка церковная, свежей зеленью выкрашена. Поднялся, поскрипывая протезами, по высоким ступеням. Дверь на пружине ржавой, скрипучей, отворил. Пусто в храме. Штукатуркой свежей пахнет. Краской масляной. Ремонтом. Но кое-где уже и фрески отмыли. И иконы повесили. Водрузили крест с распятием в человеческий рост. Не похож на бедный сельский храм, в котором был в последний раз в отроческие годы, уставлен строительными лесами, да поди ж ты, той же благостью неизъяснимой исполнен. Тут и поп из алтаря вышел. В спецовке захватанной поверх подрясника, в сапожищах резиновых, американском кепи для игры в бейсбол. Зыркнул колюче. Стоит выжидающе. Что ж, пришлось подойти. Отца Антония всего-то меньше года назад назначили сюда настоятелем. Поручили восстанавливать несчастный этот храм, известный в столице под именем Расстрельный. Для этих самых пагубных целей использовали его поначалу чекисты, а потом и нынешние революционеры, обустроив на колокольне в девяносто третьем снайперскую точку. В иные-то времена здесь еще и молились. Поначалу Сашка и не думал ничего рассказывать незнакомому дядьке в американской кепке. А тот и не расспрашивал. Рявкнул только:

– Литургия в воскресенье. Раньше не будет.

– Да мне узнать просто! – произнес в ответ Сашка, сам от себя такой напористости не ожидая. – Как быть, когда черти снятся?!

Примостившись на столярном верстаке, до самого вечера рассказывал Сашка отцу Антонию про грешное свое житие, души загубленные, надежды обманутые, страсти необузданные, видения необъяснимые. Слушал тот молча, склонив голову в американской кепке. Изредка поднимал на Сашку глаза, полные слез, вновь опускал их долу. Велел приходить на исповедь, а потом и на причастие. Книжки читать. Молитве учиться.

– А разве это не исповедь? – изумился Сашка.

– Нет, – ответил Антоний, – это кошмар какой-то.

Вот с того самого июльского погожего вечерка и началась у него жизнь другая. Новая.

И началась с того, что буквально на второй день после его письма в президентскую администрацию о грядущей кавказской войне и готовящемся взрыве в гостинице «Метрополь» замели в дурку Лунатика. Мрачные люди в санитарных халатах вскрыли засыпной сейф и, помимо незарегистрированного пистолета системы Стечкина, цитатника Мао Цзэдуна и лунных камней, изъяли оттуда несколько общих тетрадей с конспектами предсказаний. Лиля месяца три добивалась свидания с кузеном в институте Сербского, писала и даже звонила знакомым, высоким чинам в контрразведке, однако пистолет, цитатник и камни, по всей видимости, представляли для безопасности страны такую чудовищную опасность, от которой даже на звездных генералов оторопь нападала. Блеяли несуразицу. Трубки не брали. И только один из них, отсидевший пятеру еще при товарище Сталине, повидавший в жизни своей генеральской множество всяких чудес, прошуршал ей в трубку три коротких, как пули, фразы: «Не звони. Не ищи. Нет его». А тут и старики ее в Мазеповке занедужили. Дед с инсультом слег. И бабуля в немощи едва ноги передвигает. Уволилась Лиля из «Огонька», в районную рыльскую многотиражку перевелась… Сашка узнал об этом из письма, в котором она просила его не таить обид, с дачи не съезжать по возможности, поскольку Лунатик иных адресов в Москве не имеет, а также сохранить до будущей осени ее вещи, за которыми она непременно вернется, и молиться, конечно, за Ангелочка. Подчеркнув при этом слово «молиться» красным фломастером.