Звезда флибустьера - [20]

Она поместила поднос на столик и налила ему стакан лимонада.

— Нет, — тихо ответила Аннетта, — просто так тяжело было думать, как это больно.

— У боли, мисс Кэри, есть одно достоинство. Когда она проходит, о ней забываешь.

— Неужели это и вправду возможно? — спросила она, как будто думала об этом раньше и сейчас не верила ему.

Голос у него помягчел:

— Да, мисс Кэри, это именно так.

— Неужели и мой отец когда-нибудь сможет забыть о случившемся?

Он вспомнил, что Ноэль рассказывал об ее отце.

— Не знаю, — ответил он честно.

— Его вымазали дегтем и обваляли в перьях, и у него были сильные ожоги.

У него перехватило дыхание. Да, Ноэль рассказывал об этом, но смысл дошел до него только сейчас. Он никогда не видел подобной экзекуции, но слышал о таких случаях и сомневался, что существуют наказания более жестокие, чем это.

— Мне очень жаль, — сказал он.

— Он едва не погиб сначала от ожогов, потом от воспаления легких. Они бросили его на дороге почти голым.

Подбородок у нее задрожал.

— И вы присутствовали при этом?

Аннетта кивнула.

— Они ночью пришли к нам домой с горящими факелами, на лицах были маски, и от всех пахло виски. Отец научил меня стрелять, и я надеялась, что мы сможем их отпугнуть. Но отец решил, что сумеет их уговорить. Ему всегда удавалось воззвать к рассудку. Но тогда никто его не стал слушать. Они схватили его и уволокли с собой. Я пыталась что-то сделать, но меня крепко держали.

На ее серые глаза навернулись слезы. Джону Патрику нестерпимо захотелось взять Аннетту за руку, утешить ее. Она так бережно перевязывала его раны, а сейчас было больно ей. Он чувствовал эту боль как свою.

— И они заставили его смотреть, как горят наш дом и конюшня.

Руки у нее задрожали.

— Милосердный господь, — прошептал Джон Патрик.

— На следующую же ночь я бежала. Я боялась за отца. И я ненавижу мучительство и жестокость.

Он на секунду зажмурился — столько боли от мучительных воспоминаний прозвучало в ее голосе.

Он тоже помнил, как это бывает больно. Он помнил точь-в-точь, как она. Только ей было хуже, потому что она мучилась за другого, не имея возможности ему помочь.

— Мне жаль, — сказал он тихо.

Губы у Аннетты задрожали:

— А я-то думала, что они наши друзья, наши соседи. Отец делал так много хорошего для них. Он никогда никому не причинял зла. Он просто не пожелал подписать их декларацию о борьбе с королем.

Джону Патрику снова стало больно и трудно дышать, но не потому, что он встал. Он испытал острый приступ отвращения. Он никогда, разумеется, не считал друзьями тех, кто изуродовал его спину. То были офицеры флота, которым доставляло удовольствие ломать волю и дух людей. Его мучители не были соседями, росшими, жившими и заводившими семьи на расстоянии нескольких акров от дома его отца и матери.

Ему хотелось подойти к ней, согнать выражение ужаса с ее лица, из ее глаз. Но ничего подобного он сделать не мог.

— А ваш отец? Как он сейчас себя чувствует?

Она едва улыбнулась.

— Он выжил. Но с тех пор он не промолвил ни единого слова.

— А у вас есть еще родственники?

— Только тетя Эгнес. Она единственная сестра моего отца, но живет в Нью-Йорке.

Джону Патрику наконец стало ясно, почему Ноэль проявляет такое участие к семье Кэри, но об этом он говорить не стал, чтобы не выдать свое близкое знакомство с Ноэлем.

— Ну, я уверен, что он снова обретет дар речи, — сказал он. Ему очень хотелось помочь мисс Кэри, но он не знал как.

Аннетта расправила плечи.

— Да, разумеется, он заговорит. Просто я хотела, чтобы вы поняли, как сильно он пострадал.

Она ни единым словом не упомянула о его исполосованной шрамами спине, ни о чем не спросила. Он бы не хотел ей лгать больше того, что требовалось обстоятельствами. Но нельзя было допустить, чтобы она упомянула о его шрамах в разговоре с кем-нибудь.

Он открыл было рот, но не произнес ни звука. Вместо этого он испытующе воззрился на нее, но ее лицо выражало только понимание. Глядя на нее и вспоминая, как нежны и чутки были ее руки, он решил, что Аннетта Кэри — одна из самых привлекательных женщин, которых он когда-либо встречал. В ее серо-голубых глазах светились ум и сочувствие. А сочувствия к себе она не требовала и рассказала свою горестную повесть, чтобы немного облегчить его собственную боль. В ней не было ненависти, она только помогала больным выздоравливать, пусть даже англичанам.

Сила ее духа заставила его устыдиться себя.

А он ее использовал, он играл на ее жалости к раненым, чтобы выжить самому.

Как же ему хотелось покинуть этот дом сейчас же, сию минуту. Но ему некуда было податься. И он не мог покинуть Филадельфию, оставив здесь своих людей.

— Надеюсь, лимонад вам понравится, — сказала Аннетта.

— Спасибо, — поблагодарил он, с трудом выговаривая слова. Они словно застревали в горле.

Аннетта улыбнулась, как ясное солнышко, вдруг озарившее хмурый день. А улыбалась она очень, очень редко. У него даже сердце сжалось при виде этой пленительной улыбки.

Нет, нет, никаких нежных чувств! Но, боже мой, он ощутил пробуждающееся желание.

А потом их взгляды встретились. Комната погрузилась в молчание, то особенное молчание, которое наэлектризовано взрывом эмоций. Словно замер весь мир. В ожидании.