Звезда доброй надежды - [132]

Комиссару не трудно было уловить в обобщенном смысле вопроса Паладе легкий оттенок возмущения человека, для которого заявления при всей их искренности были не в состоянии сами по себе утвердить свою правдивость. Ему стало больно за Паладе. Предоставив возможность другим идти дальше, он взял Паладе за руку, стараясь вложить в это простое движение все те добрые чувства, которые питал к нему.

— Твои сомнения — это мои сомнения. Единственная разница состоит в том, что ты имеешь в виду только свои взгляды, а я обязан принимать во внимание сознание каждого. Доктор прав: людей надо воспринимать такими, какие они есть! Следовательно, со всем тем, что невольно скрывает каждый или в чем он пока не в состоянии признаться. Со всеми тайнами, которые практически мне просто не раскрыть. Положение абсурдное, и вот поэтому оно благоприятствует любому оппортунизму. Даже если я решился бы уж не знаю на какое испытание, все равно не ведаю, как их проверить. Настоящую проверку можно сделать только на поле боя, лицом к лицу с врагом! Но это вовсе не решает проблемы, как мне судить о будущих сюрпризах. Я же не один на земле, антифашистское движение здесь не является моим сугубо личным делом. Оно должно влиться в антифашистское движение всей Румынии. Не знаю, в какой час это случится и в каких условиях произойдет. Но твердо знаю, что в один прекрасный день я предстану перед моими товарищами по партии и отвечу за свою работу здесь. Отвечу за каждого из вас. Отвечу за людей, которых я должен был воспринимать такими, какие они есть, какие мне достались… Теперь понимаете, почему меня все это беспокоит днем и ночью, почему каждый из вас ставит передо мною десятки проблем?

Здесь этот человек с такими твердыми взглядами на окружающую действительность находился для того, чтобы одни из собравшихся вокруг него людей могли бы раскрыть перед ним собственный, столь же обширный духовный мир, а другие — слушать его с нескрываемым интересом и удивлением, следя за развитием его мысли.

Убежденность в том, что рано или поздно и они будут подвергнуты аналогичной проверке, вызывала в них нечто вроде беспокойства и волнения.

Слегка взволнованный таким открытием, доктор сказал:

— Случай для проверки у нас был. Положение на Курском фронте и паника, которая началась в лагере. Наше движение оказалось сильным. Ни один из членов движения не предал нас. Более того, как раз в этот смутный период мы приняли новых людей в свои ряды, и это явление следует признать чрезвычайным.

— Да! — согласился Молдовяну. — Этим мы можем гордиться.

— Как вы знаете, было совсем нелегко. По крайней мере для Ротару и Ботеза. Их борьба с прежними своими представлениями о жизни длилась более трех месяцев.

— Знаю! У них накопилось немало вопросов.

— Последний ответ им дали вчера вечером.

— Ответ, так сказать, официальный. Но эти люди еще до того, как под Курском произошло сражение, поддерживали нас. Это увеличивает доверие к ним.

— А тогда кто же вышел окрепшим из этого смутного времени: реакция под руководством Голеску или наше движение? Если Голеску есть кого клеймить словом «предатель», то движение никто не предал.

Комиссар смущенно с оттенком иронии и сожаления улыбнулся:

— А вот Андроне? — Он пристально взглянул в глаза Паладе. — Что означала демонстрация Андроне вечером?

— Только у него ничего не вышло, — произнес Анкуце.

— Так как ему помешал я, — подхватил с некоторой ожесточенностью Молдовяну. — А почему? Очень просто: нам не нужны такого рода опыты. Война завтра не кончается, а немцы, не исключено, еще нанесут нам немало серьезных ударов. Движение, подобное нашему, не подкрепленное конкретными действиями, полетит ко всем чертям после прямого удара. И в тот момент, когда знаешь, что Андроне ночами тайно советуется о чем-то с Голеску, а днем кричит во все горло, что того же Голеску надо выгнать из лагеря, невольно задаешь себе вопрос: для чего это делается?

— Он претендует на то, чтобы искоренить пагубные идеи, связывающие его с фашизмом, — сказал Паладе.

— А, претендует! И позвольте спросить, сколько же пагубных идей он до сих пор искоренил?

— Он потому и претендует, что все против него, — уточнил в свою очередь Иоаким. — Упрямый как осел.

— Претендует! Ну, а если бы вы увидели, что я по ночам говорю о чем-то с Голеску, могли бы вы меня обвинить в двойной игре, в том, что меня используют как троянского коня? Вот то-то и оно, дорогой доктор! Слова — они хороши и для клятвы, и для вероломства!

— Да, это серьезно! — грустно констатировал Анкуце.

— Разумеется, серьезно…

— К сожалению, — заметил Иоаким, — вы не можете запретить ему говорить с Голеску. Ни ему, ни другим.

— Разумеется!

— И все-таки выход есть, — неожиданно предложил Паладе.

— Какой?

— Подождем того момента, когда надо будет принимать окончательное решение на жизнь или на смерть, когда людям надо будет выбирать. И Андроне будет вынужден выбрать.

Комиссар вдруг остановился и внимательно посмотрел на Паладе.

— А если то время окончательных решений, о котором ты говоришь, уже подошло?

Реакция у всех была одна и та же: глаза засветились, лица посветлели.