Звезда Чернобыль - [23]

– Ну что, вся работа на сегодня сделана? Посумерничаем, девочки?

У них не было ни шкур, ни камина. Но зато был старый, побитый молью ковер, перевезенный в деревню из ленинградской комнаты, и была печка. Они расстилали ковер перед печкой, открывали дверцу и сидели втроем, глядя на догорающие угли. Это был час, когда они могли говорить друг другу о самом главном, делиться всеми секретами и просто молчать, и им было хорошо втроем и тепло. И собаки вот так же лежали рядом и глядели на угли…

Анна не хотела расплескивать свою печаль, показывая ее гостям. Но рано или поздно разговор должен был зайти о Чернобыле, и разговор этот начался.

– Как вам нравится позиция наших «экологистов»? Вместо того чтобы говорить о том, по чьей вине в Европе наблюдается повышенная радиация, они потребовали закрытия вообще всех атомных станций у себя дома, а до Советского Союза с его атомными монстрами им словно бы и дела нет!

Это сказала Карола, женская писательница и редактор одного из женских журналов, как ни странно, совсем не левого направления. Ей ответил Хари, журналист из солидной газеты, сам отнюдь не отличавшийся солидностью.

– А почему бы нам, противникам атомной энергетики, не рассматривать этот случай как общее предупреждение?

– Между прочим, Хари, твоя газета придерживается других установок, – съязвила Ирина Борисовна.

– Это не моя вина, это моя беда, – отпарировал Хари. – Я вынужден держаться в рамках направления своей газеты, но своего личного отношения к проблеме я никогда не скрывал.

– Вы что же, вообще все атомные станции хотели бы закрыть? – спросила Диса, считавшая себя знатоком Советского Союза и советской жизни.

– Да, все. По крайней мере, сегодня, если сегодня возможны такие катастрофы, как в Чернобыле. Мир не готов к использованию атомной энергии, и Чернобыль это подтвердил.

– Вы не думаете, что это исключительно советская проблема? – спросил Свен.

– Нет, не думаю. Это могло случиться в любой стране мира. А что вы думаете об этом, Анна?

– Я думаю, что это не только советская проблема. Особенно в вопросе строительства и безопасности. Но для меня главное другое. До сих пор я не могу ничего узнать о судьбе своих близких, живших в Чернобыле. И никто в мире не знает ни истинного характера катастрофы, ни количества облученных. А вот это уже только советская проблема, только советская вина.

– Да, и это очень печально с точки зрения тех, кто желает Советскому Союзу только хорошего, – вставила Диса. – Я и мои друзья верили в то, что новое руководство вашей страны, Анна, поведет ее по более демократическому пути. Я думаю, вы не будете спорить, что были основания ждать от Горбачева совсем другого поведения в случае с Чернобылем.

Анна улыбнулась.

– Я вообще никогда ни с кем на Западе не спорю. Я просто рассказываю о нашем опыте и высказываю свои мысли. Так вот, я думаю, что перемен к лучшему можно было ждать и что перемены эти были и будут.

– Как, Аннушка? Что вы такое говорите! – встрепенулась Ирина Борисовна.

– Как всегда, говорю то, что думаю. Вы знаете, Ирина Борисовна, что при Горбачеве значительно повысилась производительность труда?

– Да, это факт. Но при чем здесь это?

– При том, что этот факт показывает, как легко было повысить эту производительность, достаточно было прикрикнуть сверху, кого-то сместить, кому-то пригрозить – и старая машина-развалина задвигалась чуть быстрее обычного. Она может набирать или сбавлять темп, но она никогда не обновится в принципе. То же происходит и с демократией в нашей несчастной стране. У нас такой люфт, такой запас бесхозяйственности и бесправия, что Горбачеву легко выглядеть реформатором и либералом: достаточно понемножку подправлять то и другое. Запаса хватит лет на двадцать-тридцать. Вот и сейчас, например, взяли и напечатали стихи расстрелянного в двадцатые годы поэта Николая Гумилева. Уверена, что даже на моей родине по этому поводу многие хлопают в ладоши и ждут счастливых перемен.

– Но разве это и в самом деле не признак демократизации общества, культуры?

– Нет, Диса, к сожалению, нет. Когда Гумилева не печатали, это был существенный показатель произвола властей в литературе. Но публикация его стихов дает куда меньший плюс, чем тот минус, который означал его замалчивание. Можно ежегодно печатать по одному из замалчиваемых старых поэтов, но в поэзии продолжать держать железную цензуру и всеми силами давить сегодняшнее новое и молодое. Можно ежегодно выпускать по десять тысяч эмигрантов, но это не будет означать открытия границ. Можно даже выпустить политзаключенных, но это не будет означать свободы слова для тех, кто даже не сидит в лагерях. Я радуюсь небольшому облегчению в жизни моего народа, которое как будто бы есть, – ну, хотя бы вот прекращению намеренного спаивания всей страны, и вместе с тем, ни одной минуты не верю в Горбачева-демократа.

– А я вот знаю одного вашего крупного режиссера, который уже получил приглашение вернуться в Советский Союз и, как мне показалось, готов это сделать. Он верит в то, что получит там полную свободу творчества.

– Я догадываюсь, о ком вы говорите. Я пожелаю ему счастливого пути, но сама пока подожду собирать чемоданы.