Звезда Альтаир - [11]
— Дай бог! Дай бог! — приговаривал Бобо-Яр Мулла.
— Эх, Василь-ака, — вздохнул Эгам-ходжа, — англичанка уедет и тут же забудет про нас, а эти останутся и опять возьмутся за свое. Знаем мы их…
— Да, конечно, — согласился Вяткин с печалью. — Лучше всего бы — найти старинные документы, подтверждающие ваше право на эту собственность. А является ли, — спросил Василий Лаврентьевич, — вакуфный документ абсолютно законным, охраняющим земельную собственность?
— Безусловно! — ответил Бобо-Яр Мулла и Эгам-ходжа. — Вакуфная грамота скреплена царскими печатями, это не просто бумага. Даже печати духовных лиц, не заверенные царскими особами, не принимаются как законные.
— Может быть, — прикинул Вяткин, — объявить в мечетях: мы, дескать, хорошо заплатим за вакуфные документы, касающиеся построек Мирзы Улугбека?
Задумались.
— Нельзя, — покачал головой Эгам-ходжа. — Кары Хамид богаче всех нас, он способен перехватить документы. Пообещает лишнюю десятку — и тогда нас ничто не спасет. Он получит законное право сломать нашу улицу. Трудное положение! И ждать нельзя, и шуметь опасно.
— Что же делать?
Этого никто не знал.
«Милостивый государь Василий Лаврентьевич. — Письмо от Бартольда! — Раньше всего позвольте мне поблагодарить вас за присланный для ознакомления «Лямахот». Это редкостное сочинение позволило мне во многом уточнить уже ранее написанную главу, именно те места, где я говорю о Ходже-Ахраре, что чрезвычайно углубило материал. Во-вторых, с большим удовольствием хочу сообщить вам, что в Ташкенте все настойчивее поговаривают об организации Кружка любителей археологии и истории Туркестана. Вот бы свершились эти чаяния! Как бы оживилась жизнь окраин, сколько бы людей приобщилось к науке.
Известно ли вам, дорогой Василий Лаврентьевич, что в Ташкенте живет двадцать лет исправлявший должность управляющего Казенною палатою некто Сергей Александрович Идаров. В свое время это был порядочно образованный человек, работавший по проблеме вакфа. Много его статей вы найдете в «Туркестанских ведомостях», да и коллекционировал он документы в изрядном количестве. Теперь же, говорят, это субъект несколько оригинальный… И вот, вообразите, на днях обратилась ко мне его несчастная жена с просьбою купить у нее коллекцию или же посодействовать ей в этом деле. Как вы понимаете, эта комиссия совершенно не по мне, я никого, кто купил бы, и не знаю. Может быть, вы что-нибудь придумаете? Вот вам их адрес».
Далее следовал адрес Идаровых и приветы друзьям из квартала ювелиров. Не взглянув на остальную почту, Василий Лаврентьевич встал, увязал, запаковав в старую газету, две рукописи. Сунул туда же, в хурджун, узелок с деньгами, привезенными Горголой, и ушел, приколов к двери записку:
«Уехал в Ташкент по делам. Буду через неделю».
Дом, в котором обитал бывший деятель Казенной палаты, Вяткин нашел без труда. Домишко ветхий, глинобитный, оплывший от дождей и растрескавшийся от землетрясений. Казалось, стены скреплялись лишь при помощи нахлобученной на самые глазки окон камышовой крыши; стоял он на взгорье, притулившись к глиняному обрыву.
Еще нестарая измученная женщина с ребенком на руках, как видно, жена Идарова, провела Василия Лаврентьевича на небольшую террасу и указала глазами на старенькую ширму. Вяткин заглянул поверх ширмы и попятился. Но скоро овладел собою и зашел в отгороженный угол.
На деревянной кровати сидел очень худой человек. Полуседые волосы прикрывали его плечи и грязными косицами смешивались с длинной седой бородою. На украшенных многими золотыми перстнями пальцах бросались в глаза длинные, вероятно, с год не стриженные желтые ногти. На Василия Лаврентьевича глядели живые, удивительно красивые, лихорадочно блестевшие глаза. На стуле, рядом с больным, — стакан чая, пустая сахарница и полусъеденный лимон. Пол возле кровати усеян осколками склянок с аптечными сигнатурками.
Вяткин обратился к Идарову так, как если бы тот находился не в своем «оригинальном» виде, а был затянут в смокинг или вицмундир статского советника:
— Милостивый государь, меня рекомендует вашему вниманию профессор Санкт-Петербургского университета Василий Владимирович Бартольд. — Он поклонился.
— Очень, — ответил больной, подсознательным жестом натягивая на колени ватное одеяло, — очень… — Он также поклонился Василию Лаврентьевичу и подал руку: — С кем имею честь?
— Василий Вяткин к вашим услугам, милостивый государь. Мы наслышаны, Сергей Александрович, что вы долгое время изволили заниматься изучением мильковых, вакуфных и казийских документов Туркестанского края. И в этом смысле мы с вами являемся коллегами, хотя я, собственно, ничего еще не достиг.
— Ну, не скажите, господин Вяткин, ваши статьи о топографии городов Туркестана читал-с. Очень… очень… Сонюшка, чаю! Дай же чаю господину Вяткину.
— Не беспокойтесь, Сергей Александрович, я только что пил. Так вот, профессор известил меня, что ваша коллекция, замечательная коллекция документов, как вы ему изволили сообщить… словом, что вам бы хотелось эти документы… систематизировать, снабдив аннотацией, и привести в издательский вид.
— О да, да… я просил профессора, — он почесал грязную грудь и печально посмотрел на Вяткина, — вы мне окажете большую услугу, если сделаете хотя бы беглое описание собрания и подготовите каталог.
Кто она — секс-символ или невинное дитя? Глупая блондинка или трагическая одиночка? Талантливая актриса или ловкая интриганка? Короткая жизнь Мэрилин — сплошная череда вопросов. В чем причина ее психической нестабильности?
На основе документальных источников раскрывается малоизученная страница всенародной борьбы в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны — деятельность партизанских оружейников. Рассчитана на массового читателя.
Среди деятелей советской культуры, науки и техники выделяется образ Г. М. Кржижановского — старейшего большевика, ближайшего друга Владимира Ильича Ленина, участника «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», автора «Варшавянки», председателя ГОЭЛРО, первого председателя Госплана, крупнейшего деятеля электрификации нашей страны, выдающегося ученогонэнергетика и одного из самых выдающихся организаторов (советской науки. Его жизни и творчеству посвящена книга Ю. Н. Флаксермана, который работал под непосредственным руководством Г.
Дневник, который Сергей Прокофьев вел на протяжении двадцати шести лет, составляют два тома текста (свыше 1500 страниц!), охватывающих русский (1907-1918) и зарубежный (1918-1933) периоды жизни композитора. Третий том - "фотоальбом" из архивов семьи, включающий редкие и ранее не публиковавшиеся снимки. Дневник написан по-прокофьевски искрометно, живо, иронично и читается как увлекательный роман. Прокофьев-литератор, как и Прокофьев-композитор, порой парадоксален и беспощаден в оценках, однако всегда интересен и непредсказуем.
Билл Каннингем — легенда стрит-фотографии и один из символов Нью-Йорка. В этой автобиографической книге он рассказывает о своих первых шагах в городе свободы и гламура, о Золотом веке высокой моды и о пути к высотам модного олимпа.
Книга посвящена неутомимому исследователю природы Е. Н. Павловскому — президенту Географического общества СССР. Он совершил многочисленные экспедиции для изучения географического распространения так называемых природно-очаговых болезней человека, что является одним из важнейших разделов медицинской географии.