Звезда Аделаида - 2 - [68]

Я знаю, что оно, насилие, было, но прескверно лгу брату, дабы не объясняться долго и не напоминать ему о бешенстве, его охватившем. А что прикажете делать? Рассказывать ему об аноргбиг? Нет уж, увольте. Захотелось ему, видите ли, «много детей». От кого? От меня? Ну, уж позор таковой я на себя не приму. Выставить себя заместо женщины? Сего творения убогого, лишь влагалище имеющего для удовлетворения?.. А что будет, если с женщиною переспать, зайдя к… ней в анус? Впрочем, Квотриус, зашёл ты слишком далеко в фантазиях неуёмных своих, лишь бы отрешиться от боли собственной!

- Ты молчишь, несчастье моё, мой мученик! Значит я соделал это наяву, мой многотерпеливец Квотриус, а не как мне казалось, лишь во сне овладевая тобою, как это было однажды, но на сей раз грубо, неопрятно, третируя тебя.

- Я помню ту ночь, Северус, и твои теперешние слова - прямое доказательство того, что это не ты соделал это, но словно бы вселившийся в тебя зверь дикий… от травы той зловредной, вселившийся в тебя.

- Я, что же это получается… изнасиловал тебя?! - кричит уже брат в ужасе и непонимании произошедшего.

Что мне остаётся делать? Лишь промолчать. Пускай и дальше не понимает, что на самом деле меж нами случилось.

- Ты молчишь, несчастье моё, мой мученик! Значит я соделал это наяву, мой многотерпеливец Квотриус, а не как мне казалось, лишь во сне овладевая тобою, как это было однажды, но на сей раз грубо, неопрятно, третируя тебя.

- Я помню ту ночь, Северус, и твои теперешние слова - прямое доказательство того, что это не ты соделал это, но словно бы вселившийся в тебя зверь дикий… от травы той зловредной, вселившийся в тебя.

Всё, кости сброшены. А теперь смотри счёт, мой Северус. Прости, но я не выдерживаю таковой нервной нагрузки после насилия. Даже насилуемых мальчиков гвасинг ни о чём… после не расспрашивают. Я есть всего лишь человек, и не нужно требовать от меня сверхчеловеческих способностей - их нет у меня да и не найдётся, пожалуй, никогда.

- Я был… так жесток с тобою, что ты сравниваешь меня с животным диким, хищником? Одним словом, лесным зверем?

Я вижу искреннее раскаяние брата, и вот уж благая, сглаживающая всё произошедшее, идея осеняет меня, и говорю я:

- О, нет, мой возлюбленный, просто… вошёл ты в меня раньше, нежели распалил. А потом и мне стало хорошо с тобою. Вот только поверь мне, и всё на свои места встанет, и будет естественно всё, между нами бывшее всего лишь мгновения, только минуты назад.

Я лгу беззастенчиво во имя сохранения любви нашей. Может быть, кто-то и подумал бы о малодушии моём и лжи, как средстве, могущем лишь ухудшить всё, что есть между нами? Не знаю. Kажется мне - поступаю я верно… Сердце подсказывает мне таковое направление движения к не на шутку испуганному сердцу Северуса. Так и только так можно пробить тот щит неведения, коий закрывает возлюбленного брата от меня. Так и только так можно протоптать тропочку к испуганной душе его.

Глава 19.

… Северус произнёс Кровоостанавливающее заклинание и, на удивление, у него получилось на «Выше Ожидаемого» - кровь перестала сбиваться в тоненькие струйки. Как же сильно он хотел сейчас аппарировать в Сибелиум с Поттером, зайти в лес, к чудесному ручейку и, обхватить его грязное тело руками, на всякий случай, чтобы доставить его в будушее невредимым. И пускай бы он брыкался, пинался, всячески сопротивлялся и кричал во всю глотку: «Тот-кто-делает-навыворот! Спасите! Помогите!» на неизвестном никому, кроме нескольких десятков рабов в городе, наречии. Да и те вряд ли найдутся. Заткнуть его водой и самому исхитриться выпить одновременно, представив себе, очень хорошо представив тот тупичок на окраине Хогсмида, куда привык аппарировать при любых обстоятельствах, как только появлялась такая возможность, и… исчезнуть из этого времени навсегда. Так сильно Северусу было стыдно, что он несколько мгновений забыл даже о чести графа Снейп.

Стыдиться действительно было за что - он впал в какое-то забытьё и насильно овладел Квотриусом, разорвав ему сфинктер. Теперь вокруг прежде аккуратного, всё ещё маленького ануса появилось несколько мелких трещинок, а на животе и бёдрах были тонкие, засохшими уже струйками, кровоподтёки. Но бросить его сейчас - изнасилованного, несмотря ни на что, всё ещё любимым человеком, однако смиренно переносящего произошедшую трагедию - это было бы подлостью ещё большей, чем просто физическое насилие, уже произодшее, а, значит, результаты которого не могут быть пересмотрены ни в чью сторону. Ни в сторону Севекруса, с непривычки наевшегося не в той пропорции анг`бысх`, ни Квотриуса, пришедшего не в то время не в то место.

Северус не помнил, каким он был… тогда, овладевая любимым телом по-звериному жестоко, и это непредсказуемое помрачение рассудка более всего пугало его. Сам он не помнил об анг`бысх` ничего, и потому, вроде бы, беспричинные психосоматические нарушения пугали его больше всего. Он терпеть не мог омрачения своего оплота - единственного навигатора в море жизни - рассудка чем или кем бы то ни было. А о травке не осталось ни одного, даже слабенького воспоминания, равно, как и о предыдущем странном, бездумном валянии в травах, как всегда, дикорастущего куша.