Звериное царство - [83]

– А вот и мой сюрприз! Что бы это могло быть?

Она ставит бесценный дар себе на колени и медленно развязывает тряпицу. Сюсюкает, чтобы потрафить мальчику. Широко открывает рот – «А-ах!», – таращит глаза – «Нет слов!», – снимает крышку и устремляет взгляд на пленника (или пленницу, зависит от случая), бьющегося о стекло.

«Он потрясающий!»

Иногда Жюли-Мари прижимает банку к животу, обнимает Жерома, целует его в лоб и спрашивает:

«Может, выпустим его?»

Жером берет сестру за руку и ведет на задний двор, туда, где растут кусты, за веревки, на которых сушится белье. Мужчины давно сюда не заглядывают. Жюли-Мари отвинчивает крышку. Они смотрят, как вырывается на волю бабочка или выползает муравей и исчезает в траве. Интересно, когда они идут мимо старого дуба, видит ли сестра тело маленького хориста Жана Ружаса? Жером видит. Ребенок много лет крутится в петле слева направо и обратно… В траве, на обочине дороги, прогуливается крольчонок. Жером подкрадывается к нему, садится на корточки. Зверек нюхает его ладони, но не убегает. Веки у него покрыты желтыми гнойными корками, он слеп из-за миксоматоза[59]. Малыш то и дело задирает голову и прислушивается к ошалевшему от жары миру.

Болезнь пришла от людей. Мальчик находит много умирающих зверьков во рвах, канавах, на полях и дорогах, относит всех в старую часовню, находит камень побольше рядом с муравейником, отваливает его, и рабочие муравьи спасаются бегством, унося в жвалах драгоценные яйца.

Жером тащит камень к отдыхающему в тени мохнатому бедолаге, садится рядом и… кладет конец его мучениям.

Она дает бесплатно и любому.

Жером наносит еще один удар, и еще один, бьет снова и снова, пока крольчонок не превращается в бесформенную окровавленную меховую кучку.

Что ты на это скажешь, Идиот?

* * *

Жером снимает футболку и заворачивает в нее невинно убиенного кролика. Солнце жжет ему спину и шею, но он этого не чувствует, идет по дороге, прижимая кулек к животу, останавливается в тени фигового дерева, выкапывает палкой яму, опускает в нее усопшего в импровизированном саване, сгребает землю назад, обкладывает могилу камнями и долго сидит неподвижно. Десны все еще болят, во рту собирается слюна с привкусом железа.

Их колют, чтобы не было анемии, они рождаются с обедненной кровью – плохой кровью. Нынешние поросята слишком быстро растут, а у маток мало железа в молоке, поэтому требуется наша помощь.

Место укола часто нагнаивается, несмотря на перекись водорода, у поросенка может случиться аллергический приступ и даже анафилактический шок с летальным исходом. Фермеры заносят потери в журнал. Что, если крольчонок лежит себе спокойненько под землей и ждет ухода Жерома, чтобы снова обрести земной облик и вырыть ход, который приведет его на встречу со слепыми кротами, а те выведут его на свободу подальше от людей? Или он плывет по подземной реке туда, где покоится тело малышки Эмили Сейлан? Она встрепенется и попробует приручить его, сделать своим другом, чтобы дни стали не такими длинными и скучными.

Жером идет на ферму.

Жюли-Мари больше не наблюдает за играми Жерома и близнецов, а ведь когда-то ей хватало компании братьев, они вместе гуляли, девочка слушала лепет Пьера и Тома и умилялась. А теперь отдалилась, стала рассеянной, просьбы выслушивает невнимательно и чаще всего не желает их выполнять. Она по-прежнему помогает Габриэль с повседневными делами, но делает все как-то вяло и безразлично. Одна из ее обязанностей – развешивать рано утром белье. Жером просыпается и следит за сестрой из окна своей комнаты. Простыни стекают на траву, бабочка – павлиний глаз – присаживается, чтобы утолить жажду, касается ткани хоботком. Иногда появляются собаки. Она называет каждого пса по имени, играет с ними – кидает палку, гончие прыгают вокруг нее, виляют хвостами, и шестое чувство подсказывает Жерому: хрупкое равновесие мира покоится на постоянстве момента, на повторяющихся жестах, особенно теперь, когда все остальное постепенно сходит на нет и она не позволяет ему входить на рассвете в свою комнату и ложиться рядом: ты уже большой, нельзя, не смей. Он больше не видит ее голой, она не поступает, как в детстве, когда ложилась рядом на траву, задирала подол и показывала свой заветный… Жером не знает, как назвать то, что он видел – цветком с бледно-розовыми лепестками, как у магнолии, растущей на пустоши, или зверьком, живущим у нее между ног – наподобие крота. Нет, нельзя, не смей.

«Он потрясающий!» – в энный раз повторяет она, глядя на букашку в банке из-под варенья, обнимает Жерома, гладит его по голове, поцелуи оставляют на лбу влажный след, но принимает подарки с плохо скрываемой усталостью, торопится развязать марлю, ставит банку на ближайший стол или комод, улыбается уголками губ (еще один, спасибо, ты не должен, оставь несчастных тварей в покое) и сразу забывает о пленнике, не предлагает отпустить, если брат не делает этого сам, и жук-богомол-сверчок умирает и лежит на спине кверху лапками.

Жером толкает створку ворот и заходит на двор фермы, очень тихой в этот послеобеденный час, когда собаки дремлют в тени сарая, или в конуре, или под остовом старого трактора, а у близнецов сиеста.