Звериное царство - [80]

Анри поднимается на ноги, проверяет оружие, заряжает двумя патронами. Дышит часто, как собака, вытирает пот с лица, опускает ствол вниз и выкидывает окурок. В дверь стучат – коротко, по-свойски. Это Серж. Он смотрит на потолок, переводит взгляд на отца.

– Что здесь происходит?

– Ничего. Неоновая трубка взорвалась. Возьми… – Анри протягивает сыну ружье.

Жест более чем красноречивый.

– Я думал, ты хочешь вернуть Зверя живым…

– История слишком затянулась. Кому сказано – бери оружие!

Серж подчиняется. Он успел возненавидеть хряка, убедил себя, что эта тварь олицетворяет одержимость отца хозяйством. Но сейчас, глядя, как Анри в черной от пота и крови рубашке заряжает два других карабина, чувствует, как от страха крутит живот. Пусть даже отец не ошибся происхождением следов на кукурузном поле, неужели придется снова, днем и ночью, патрулировать окрестности?

– Где твой брат? – спрашивает Анри, обернувшись.

– Сейчас будет.

– Тогда вперед.

Они выходят из кабинета, и Анри прикрывает за собой дверь.

Жоэль кремирует поросят в железном ведре на задах свинарника и догоняет отца с братом. Они идут по дороге, след в след, с ружьями на плече. Серж оборачивается, смотрит на младшего, качает головой, многозначительно вздернув брови: возможно, придется воспротивиться решению старика, попытаться разубедить его.

Во дворе фермы они складывают ружья во внедорожник. Скулят собаки – им жарко, они хотят пить. Жоэль приносит ведро воды, чтобы псы утолили жажду. Анри кладет ладони на обжигающе-горячий кузов машины. Он очень бледен, шея расчесана до кровавых струпьев. Сыновья смотрят на него и ясно понимают: отец уходит. Все кончено. Смерть его пометила – у них на глазах. Они не заметили и ничего не сделали, чтобы помочь. Жоэль миллион раз думал, что день кончины Анри станет Днем Великого Избавления, и вот теперь, когда фантазии воплотились в жизнь, у него от ужаса подгибаются ноги.

Ферма и хозяйство – ненавистная реальность, но они выстроили ее своими руками. Этот мир принадлежит им, другого Жоэль не знает: что с ним станет без отца, пусть старого, больного, полубезумного, которого держат на плаву ярость, страдание и неуемное желание найти Зверя?

Вскоре коричневое однообразие пейзажа сдается на волю всех оттенков зеленого. Ночные звери пребывают в нерешительности, пение душ усопших затихает, уступая место щебету птиц, которые расселись по деревьям и прихорашиваются перед «выступлением». Филин издает последний крик, тут же подхваченный петухом. Сытая лиса скрывается в норе, лишь только заалеет полоска неба над полями. День развеивает остатки тьмы и торжественно вступает в свои права. Жером направляется к озеру. Его ноги до самых коленей исцарапаны колючками ежевичных кустов, исхлестаны крапивой. Мальчик не торопится и внимательно обследует придорожные канавы. Путешествуя по большой дороге, он встречает много ежей и белоду́шек[58], изредка попадался барсук или собака. Три раза натыкается Жером на сбитых машиной косуль, приходится попотеть, чтобы дотащить их до старой часовни. Добравшись до берега, он садится отдохнуть, грызет сухари и греется на солнце, потом снимает футболку, бросает ее к подножию дерева и входит в теплую воду. Ступни скользят по илистому дну, и он раскидывает руки, чтобы сохранить равновесие и не взбаламутить воду. Длинные водоросли обвивают его лодыжки, мальки улепетывают из тихих заводей, где прячутся от карпов, и несутся вниз, в темные глубины. Серебристо-зеленые листья растущих под берегом деревьев шуршат, посверкивают на солнце и смотрятся в пруд, как в зеркало. Под корнями роют норы нутрии. Воздух напоен ароматом бархатных камышей. Листва и тонкие ветки фиговых деревьев пахнут сладким молоком.

В тени корней, под корягами, раки караулят добычу, они умеют прикидываться окаменелостями, едва подрагивают только чуткие усы, да течение шевелит острые клешни. За десятки лет, предшествовавших рождению Жерома, в пруду наверняка кто-нибудь тонул и оставался жить в холодной глубине.

Жером слышал от взрослых о горизонте грунтовых вод и подземных озерах, питающих источники на поверхности. Он воображает сеть рек, потоков и невидимых галерей, через которые малышка Эмили Сейлан (он видел ее выцветшую фотографию на могильном памятнике) может плавать туда-сюда в платье с зеленцой и шлейфом из водорослей и подглядывать за ним снизу, зажав в губах пузырек воздуха.

Мальчик подбирает гибкую ветку и шагает, стараясь не отбрасывать тень на раков. Он достает из кармана кусок ветчины, который стащил из холодильника и завернул в фольгу, отрезает ломтики и роняет их на воду. Приманка медленно опускается на дно в нескольких сантиметрах от раков. Их жвалы начинают нервно подергиваться.

Жером терпеливо ждет, когда рак выползает из укрытия, и подцепляет его резким ловким движением, крепко обхватывает большим и указательным пальцами, вытаскивает из воды и укладывает в рыбацкую сетку.

Еще в прошлом году он приносил добычу Элеоноре и наблюдал, как прабабка разделывает раков на доске, а потом варит в томатном соусе с луком-шалотом и белым вином. Аромат еды на некоторое время перебивает запах кошачьей мочи. Теперь Элеонора говорит, что готовка ей не под силу – суставы ноют, глаза плохо видят. Жером больше не чувствует запахов серных спичек и подрумянивающегося лука, а плитка долго пылилась без дела, пока он не утащил ее в часовню – Элеонора даже не заметила, – и теперь часто, удрав ночью в свое убежище, лежит рядом с заветным оссуарием и смотрит на синеватую дугу, которая крошечной молнией освещает его пальцы.