Звериное царство - [46]

«Добрые» соседи злословят, комментируя сомнительный – почти кровосмесительный! – союз, беременность, которую молодая (ха-ха!) попыталась замаскировать старым платьем, и скупость этой семейки. Надо же быть такими скрягами, чтобы не устроить праздничный обед!

По дороге на ферму Элеонора любуется полями цвета абсента, поглядывая на правый, оставшийся невредимым профиль Марселя. Он придерживает шляпу, чтобы не улетела, и смотрит прямо перед собой, как будто видит далеко впереди цель и твердо знает, что добьется своего. Элеоноре она неизвестна, но ей все равно: рядом сидит мать, Марсель касается ее плечом на ухабах, остальное не имеет значения.

Двуколку обгоняет бегущий мальчишка. Радость испарилась, исчезла вместе с коршунами, парящими над головами людей по воле воздушных потоков.

Они переселяют вдову в комнату Марселя, убирают в сарай девичью кровать Элеоноры – она спала на ней в ночь перед свадьбой – и становятся законными хозяевами супружеского ложа.

Молодожены лежат рядом под одеялом, прислушиваются к дыханию друг друга и думают о великом множестве ночей, что ждут их в будущем. Во время коротких, «рывком», соитий она будет иногда – случайно – касаться его тела, чувствуя шрам на искалеченной ноге.

Марсель звереет, если ему только чудится намек на ласку. Несколько раз он отбрасывал руку Элеоноры, а однажды ночью ее будит жалобный стон. Возможно, его мучает боль или приснился кошмар, и она кладет ладонь на потный лоб, чтобы утешить, успокоить его, но он моментально просыпается, хватает ее за запястье и придавливает руку к одеялу.

– Это я, я! – шепчет она.

Марсель смотрит безумным взглядом, дышит тяжело, как загнанный охотниками олень, а наутро, заметив, что она массирует посиневшую руку, спрашивает:

– Откуда этот синяк?

– Не знаю… – Элеонора опускает рукав. – Ударилась где-то. Уже не больно.

Теперь она всегда настороже, караулит по ночам его состояние, но старается лечь подальше, на другом краю кровати.

За ночь Марсель спит всего несколько часов, потом садится, сжимает голову руками, иногда бьет кулаком в висок, встает, одевается и выходит из дома. Боль предупреждает его, какая будет погода. Он узнает о дожде, проведя двумя пальцами вдоль челюсти.

Живот Элеоноры растет, и Марсель все сильнее тревожится о ребенке. Что, если родится маленький уродец со ртом, как у Гуинплена, и мягким бесформенным черепом? Животный ужас лишает будущего отца сна и покоя.

Воспоминания неотвязны, как боль. Закрывая глаза, Марсель видит дорогу, идущих по ней мужчин, себя среди них. Они в красивых красных брюках и синих мундирах, им жарко под летним солнцем. Есть нечто нереальное и пьянящее в этом проходе мимо обывателей, почтительно машущих платками вслед армии. Небо безмятежно-голубое. Птицы заливаются песнями в кронах деревьев. Война, навстречу которой они движутся единым строем, кажется невозможной в этот ясный день.

Они печатают шаг в подбитых гвоздями ботинках, поднимая тучи пыли. От них пахнет новой кожей, сапожной мастерской и стадом. Тяжелое оружие успело оттянуть плечи, дорога кажется бесконечной, они идут вперед, хоть и не знают куда, минуют города и незнакомые деревни, топчут нескончаемые капустные и свекольные поля. Обгоняют другие полки, смотрят на телеграфные столбы, похожие на деревья, поваленные бурей поперек дороги.

Мужчины устали. Эйфория проводов проходит. Они отдыхают в тени высокого орешника. Вскоре появляются телеги беженцев. Попоны лошадей промокли от пота. Люди везут с собой мебель, матрасы, посуду в деревянных ящиках и отчаянно кудахтающих в клетках кур. Часто за обозом бежит собака, трусят мул и корова с теленком. Старики, женщины, дети, сидящие на телегах, смотрят на военных, и в их глазах плещутся страх и непонимание. В канаве, ногами к синему небу, лежит убитая лошадь: что-то взорвалось у нее внутри, и кишки разлетелись в разные стороны, повиснув на деревьях, как гирлянды на празднике в честь местного святого. Из раны в брюхе животного вылетают тучи мясных мух, в воздухе стоит невыносимое зловоние.

Люди больше не говорят друг с другом. В местах расположения войск их жизнь состоит из ожидания, терпения и страха. Фуры увозят окровавленные носилки с ранеными. Тысячи и тысячи ног людей и животных вкупе с колесами обозов превращают дороги в жидкое месиво. Солдаты маршируют по грязи, оскальзываясь в крови, которой пропиталась земля. Обмундирование задубело от пота, грязи, дождевой воды и в полдень, под солнцем, дымится на плечах и спине. Бородатые лица делают людей похожими на дикарей, особенно когда они чистят штыки. Издалека доносятся щелчки, словно кто-то ступает по сухому хворосту, – это передергивают затворы, а потом начинают свистеть пули, рвутся снаряды, строчат пулеметы.

Никто не понимает, куда идет. Они ползают под осколками, над головами трещат очереди, тени воздушных шаров, похожие на огромных флегматичных зверюг, перемещаются по полю битвы, и корректировщики огня наводят артиллеристов на цели. Граната попадает в кротовую нору, обезумевший от страха зверек хочет спастись бегством и погибает, раздавленный чьим-то сапогом. Солдаты смотрят на пустые, воняющие порохом небеса и пытаются поспать. Невдалеке горит большая ферма, освещая жарким пламенем ночь, еще держится из последних сил только почерневшая кровля. Холодно, курящие набивают трубки-носогрейки, но табак отсырел и еле тлеет. В обед кашевар разливает бульон с ошметками сала. Одному солдатику повезло, и он с упоением грызет мозговую кость, плотоядно облизывая жирные губы.