Звери дедушки Дурова. Книга II - [6]
Ученые называют такое неподвижное состояние каталепсией.
Некоторые ученые пробовали даже поджигать, ради опыта, находящуюся в таком положении птицу, и она оставалась в прежней позе, несмотря на боль.
Я брал индюшку, быстро ставил ее на стол и подставлял под кончик клюва тонкую деревянную палочку.
Индюшка стояла, как изваяние, и до тех пор не шевелилась, пока я не нарушал ее мнимого столбняка каким-нибудь движением, напр., отнимал от нее палочку.
Если у человека попадет в глаз песчинка и он ее вынет, у него долго еще остается впечатление о том, что она все еще в глазу.
Так и мой арра. У своего прежнего хозяина он был на цепи и внушил себе, что уйти не может, а браслетка напоминает о цепи, которой уже нет давным-давно. И сидит он уже два года на своей перекладине, как заколдованный.
Впрочем, один раз страшный случай вывел арру из обычного состояния.
Дело было так. Рядом с греческим залом находится моя спальня. Как-то вечером я ужинал довольно поздно у себя в спальне с семьею. Мы тихо разговаривали за столом, как вдруг услышали стук в дверь.
Кто бы это мог так поздно притти?
— Войдите, — сказал я громко.
Молчание. И опять продолжительный стук. Я встал, открыл дверь, и, к своему удивлению, у двери нашел арра, — арра, никогда не покидавшего своего места.
Попугай стоял в темноте один перед дверью; возле него не было никого. Очевидно, это он стучал в дверь.
Я крикнул, ничего не подозревая:
— А, мой милый аррочка, иди, иди сюда!
Но арра и не думал итти на мой зов. Наоборот, он сделал два шага назад, как будто звал меня.
Животные часто так делают, когда им что-нибудь нужно от человека: собаки, желая гулять, то отбегают от человека к двери, то вновь к нему приближаются, как бы приглашая следовать за ними.
Я пошел за попугаем в греческий зал и с ужасом увидел, что на полу, рядом с пьедесталом арра, лежала клетка с разорванным на части неразлучником; по разбросанным перьям я набрел на след другого. Очевидно, оба они были загрызаны котом.
Надо было узнать, какой из моих котов произвел это ночное нападение.
На другой день, во время занятий с моими сотрудниками, профессорами по зоопсихологии,[3] я внес в греческий зал моего сиамско-ангорского кота Пушка.
Птицы не обратили на него никакого внимания. Арра спокойно качался на своей трапеции; белый какаду чистил себе хвост; Жако висел посредине клетки кверху ногами.
Пушка унесли и вместо него внесли рыжего кота.
Едва он появился в зале, вся комната пришла в движение: у белого какаду встал на голове хохол, обнаружив под белыми перьями ярко-желтые; Жако нахохлился, а арра заорал благим матом и быстро-быстро забегал взад и вперед по своей трапеции. Все они узнали ночного обидчика…
Конечно, все это мы записали в число своих научных исследований.
Прошел год, в беседе с профессорами я вспомнил этот случай и решил испытать память у попугаев.
Тотчас же внесли в зал Пушка, а за ним и рыжего кота. Едва появился в комнате рыжий, все попугаи заметались на своих местах.
Этот опыт ясно показал, что у попугаев прекрасная память и что они различают цвета.
Для подтверждения опыта я после рыжего кота принес из музея к попугаям чучело рыси. Масть рыси — рыжеватая, она похожа на цвет шерсти кота.
И снова мои попугаи в ужасе заметались…
Мои четыре лисы
В зоологическом саду или в зверинце мы часто проходим мимо клеток, где сидят лисицы. Смотрим мы на рыженьких зверей с пушистыми хвостами и длинной остренькой мордочкой, и у нас от этого осмотра остается одно впечатление: за решоткой сидят лисицы, — и больше ничего. Все, как одна, рыженькие, с остренькими мордочками и пушистым хвостам.
Но не так в сущности обстоит дело, и я это хорошо понял, когда познакомился с лисицами поближе, узнал каждую из них подробно, со всеми ее повадками и способностями.
У меня четыре лисицы, и в этом рассказе я хочу доказать, что моя Лиса Патрикеевна и ходит иначе, чем другие лисы, и пищу принимает не так, как остальные, норовя вырвать у меня ее из рук при каждом удобном случае, и походка-то у нее своя, какая-то подкрадывающаяся, и когда она радуется, то виляет хвостом совсем иначе, чем ее товарищи.
Совсем не похож на Патрикеевну Вихрь, лисица на высоких тонких ногах, которая быстро бегает по клетке или по сцене и не умеет красться с кошачьими ухватками Патрикеевны. Вихрь — сама искренность, прямота; голова его высоко поднята кверху; он гордо смотрит по сторонам… Зато Патрикеевне не угнаться за Вихрем в прыжках, — не даром же я дал им эти клички: один — воплощение хитрости, другой воплощение ловкости.
И совсем не похож ни на того, ни на другого Желток. У Желтка — пушистый и короткий хвост и этот хвост служат ему прекрасным балансом при хождении на задних лапках. У него совсем иная повадка ходить и бегать, а бегает он, быстро перебирая лапками, и всегда как-то искоса смотрит на меня.
А самая последняя лисичка — Белочка или Белок, та совсем уже резко отличается ото всех остальных.
Когда всем лисам дается мясо с палочки, чтобы они не укусили меня или служителя за руку, я даю Белочке мясо прямо из рук, потому что она берет его так осторожно и деликатно, что никогда не сделает человеку больно. Она ласкается как кошечка, подставляя под мою ладонь свою голову и спину, спокойно подходит ко мне, ложится на спину, поднимая брюшко наверх, и начинает визжать, прося ласки. Зато она не переносит моих ног на сцене, когда на мне надеты шелковые цветные чулки, и безжалостно кусает эти «чужие» ноги.
