Зверь - [75]

— Может быть её того? Так надежнее, — предложил он.

— Нет, в этом нет необходимости. Просто, дай денег и отправь. Скажи, чтоб с полмесяца не появлялась в городе и никому ничего не сообщала. Деньги есть?

— Есть.

— Я потом возмещу с процентами.

— Хорошо, Вадим Вадимович. Сделаю в лучшем виде.

И все же я никак не мог понять: каким образом следователь вышел на кафе и Наташу? А то, что я не мог понять, меня беспокоило. Как видно, в прокуратуре и милиции не одни бездари работают. При воспоминании этого слова меня всего даже передернуло. До этого прокуратура и милиция меня мало беспокоили. Я столько понаставил им всевозможных ловушек, что не без основания читал — они наверняка в них запутаются. И вот они едва на меня не вышли. Хорошо, что в кафе оказались мои парни и я успел предпринять меры, а то бы наверняка вышли. А там недалеко и до всего остального. Наташу они не найдут. Она прописана у родителей, с которыми уже два года не поддерживает никакой связи. В их распоряжении есть ещё телевидение. Но им они обычно пользуются, когда исчерпаны другие меры. И все равно надо торопиться.

Вечером я съездил на оптовую базу и дал задание Захарьяну.

— Не волнуйтесь, Вадим Вадимович, все сделаю. Когда нужен будет малец.

— Дня через два.

— Хорошо. А я пока подсмотрю, где его можно того.

Итак, через неделю все должно кончится. Будет Зверю достойное жертвоприношение. За это он освободит меня от мук, изглодавших душу.

Глава вторая. Колесов. Операция «Мордобой»

На следующее утро я был на улице Селезневой у дома 32. На скамейке у третьего подъезда сидели три старушки и вели неспешную беседу.

— Здравствуйте! — поздоровался я.

— Здравствуйте! — недружно ответили они, с любопытством меня рассматривая.

— Скажите, вы не видели Клавдию Павловну из сорок пятой квартиры? спросил я.

— Ну, я Клавдия Павловна, — настороженно отозвалась маленькая, сухонькая старушка. — А в чем дело?

— Мне необходимо с вами поговорить. Не могли бы мы куда-нибудь отойти.

— А что со мной говорить? Я ничего не знаю, — ответила она, боязливо оглядываясь на подруг.

— А кто вы такой будете, мил-человек?! — воинственно приосанилась высокая статная старушка.

Я достал служебное удостоверение, протянул им. Они долго сообща его рассматривали, даже несколько раз сверили фото с оригиналом. Высокая вернула удостоверение, спросила:

— Что же вас интересует, молодой человек?

— Об этом я хотел бы поговорить с Клавдией Павловной.

— Клава, пригласи товарища в квартиру, — сказала высокая. По всему, она у них была старшей. — Неудобно держать человека на улице.

— Да-да, это конечно, — проговорила та, проворно вскакивая. Пойдемте, пожалуйста!

Однокомнатная квартира Клавдии Павловны была обставлена старой, давно вышедшей из моды мебелью, но являла собой образец чистоты и уюта.

— Простите, читала, но совсем запамятовала ваше имя и отчество. Совсем стара стала — память, как решето.

— Сергей Петрович.

— Пройдемте, Сергей Петрович, на кухню. Там вам будет удобно. Я вас чаем угощу с черничным варением.

— Нет, спасибо, мне некогда.

— Никаких возражений, — категорично проговорила Клавдия Павловна. — Вы такого варенья никогда не ели.

Мы прошли на кухню. Я сел за стол. Хозяйка налила воды в большой эмалированный чайник, ключила электропечь, поставила чайник на конфорку и лишь после этого села за стол, сказала:

— Слушаю вас, Сергей Петрович.

— Клавдия Пвловна, вы видели недавних постояльцев сорок четвертой квартиры?

— Это кинщиков-то?

— Да.

— А как же мне их не видеть. Они тут такой трамтарам устроили.

— Что вы имеете в виду?

— Шумели очень. Особенно этот инвалид. «Бездари! Кретины!» Я до сих пор по ночам вздрагиваю. Слава Богу, что быстро съехали.

— Как они выглядели?

— Молодые — кудлатые, бородатые и в черных очках, будто слепые. Ночь на дворе, а они все в очках. Очень они мне не понравились.

— А режиссер?

— Инвалид этот?

— Да.

— Этот ничего, обходительный. Меня все по имени, отчеству. «Извините, Клавдия Павловна, что доставляем вам беспокойство». Но тоже странный? Ой, чайник скипел! Я щас. — Она проворно вскочила, подошла к кухонному столу, достала пачку чая, насыпала в заварной чайник, залила кипятком, накрыла чайник вафельным полотенцем, похвасталась: — Индийский. Я его для дорогих гостей берегу, Сама-то пью всякую всячину. На мою пенсию больно-то не разбежишься. Верно?

— Да. Сегодня пенсионерам трудно приходится, — согласился я.

Клавдия Павловна села на прежнее место, спросила:

— Так о чем это я говорила?

— О том, что режиссер вам показался странным.

— Вот-вот, я и говорю — странный он какой-то.

— В каком смысле?

— Сам седой, как лунь, лицо сморщенное, а руки молодые.

— Как молодые?

— В так. Как вот у вас, к примеру. Только… Как бы поточней выразиться… Холеные, вот. Красивые такие, холеные.

— О чем он ещё с вами говорил?

— Да о чем он будет говорить со старухой. Извинялся, как я уже говорила, за беспокойство, говорил, что этот…, как вот вы сейчас сказывали.

— Режиссер?

— Вот-вот. Говорил, что снимают фильм. Вот и все.

— А мальчика и девочку лет двенадцати-тринадцати здесь не видели?

— Как же не видела. Видела. Очень красивые. Режиссер этот сказал, что это их основные артисты. Страшный какой-то больно фильм снимали. Бедные дети!