Зверь из Жеводана - [12]

– А почему Зверь не свирепствует у гугенотов, в Севеннах?

– Вероятно, потому,– ответил Гранжен,– что он любит закусывать лишь истинными христианами, а еретики-гугеноты ему не нравятся.

Надо признать, что мы тогда довольно косо, вернее даже, с большой непрязнью посмотрели на Гранжена. Он сидел перед очагом между двумя своими спутниками и пристально смотрел на языки пламени, пожиравшие охапки дров... Это были невысокие, живые, проворные, разговорчивые люди, совсем не похожие на тех важных, надутых, молчаливых особ, какими я представлял себе гугенотов, уж не знаю почему. Говорили они легко, быстро, четко, умели ясно выражать свои мысли, в особенности Гранжен. Мы же по сравнению с ними были если уж не глухонемыми, то заиками, косноязыкими увальнями, тугодумами.

– Все дело в том,– продолжал Гранжен,– что вы, в отличие от нас, любите бояться, вам  нравится нагонять страх на себя и на других. Вас хлебом не корми, а дай побояться да постращать других. А мы, гугеноты, на вас не похожи, вот потому у нас и нет волков-оборотней.

– Что ты хочешь этим сказать?– тихо-тихо спросил, почти прошептал мой отец.– Что Пурше стрелял не в Зверя, а в человека, вырядившегося в шкуру животного?

– Не знаю, не знаю. Но, в конце концов, люди не сегодня научились маскироваться и не сегодня придумали маскарадные костюмы, приятель. Дядя отца и второй кузен выглядели несколько смущенными, как будто считали, что Гранжен по простоте душевной наговорил лишнего. Я почувствовал, что меня начинает душить гнев. Все эти разговоры мне до смерти надоели. Мы и так уже бесконечно устали от того, что постоянно думали о Звере. А тут еще этот гость из Виваре вздумал все усложнять! Мне было тогда всего шестнадцать лет, но, как и сказал отец, я уже был (вернее, не был, а ощущал себя) настоящим мужчиной, и я всегда был вспыльчив, как порох. Я чувствовал, что гнев во мне нарастает. Должно быть, в этот миг глаза мои вспыхнули диким огнем, я вскочил с места, встал, выпрямившись во весь рост, около Гранжена и бросил ему прямо в лицо:

– А может, это вы, гугеноты, выпустили на свободу Зверя? Ведь он пришел не откуда-нибудь, а из Виваре!

Отец, мать и все остальные уставились на меня, вытаращив глаза от изумления. То, что я сказал, было настоящим абсурдом; я и сам не знал, каким образом, откуда взялась у меня в голове эта мысль, ибо я никогда прежде так не думал. Ничто и никто не мог мне эту мысль внушить. Слова вырвались у меня внезапно, практически независимо от моей воли. Позднее я узнал, что гниющая солома иногда самовозгорается. Вот так воспламенился и я.

В домишке повисла гнетущая тишина. Затем отец разломил овсяную лепешку и наполнил стаканы кисловатым клеретом, легким вином, которое считалось у нас верхом роскоши. Наши родичи-гугеноты выпили на дорогу и торопливо распрощались. Больше я их никогда не видел.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление. Волки нападали на людей в наших краях так часто, и схватки эти были явлением столь заурядным, что даже женщины и дети сражались с ними без страха и без волнения, словно со злыми собаками, взбесившимися быками или остервеневшими хряками. Волков без всяких колебаний хватали за ноги, хвосты, уши, а порой и за половые органы. Их лупили почем зря палками, колотили тяжелыми деревянными башмаками. Короче говоря, волков хоть и боялись, но больше все же презирали и ненавидели. Так почему же все решили, что нападения животного, появившегося в наших краях в 1764 году, отразить невозможно? Почему все принялись утверждать, что убийства совершали не обычные волки, а приписали их какому-то сверхъестественному существу, неизвестному, непонятному, неуязвимому? Можно ли сказать, что все мы оказались во власти самовнушения? Игры воображения? Что у нас началась настоящая эпидемия трусости? Я долго и часто размышлял впоследствии над этими проблемами, но к определенным выводам так и не пришел. Или на самом деле в горах Маржерид свирепствовало какое-то чудовище? Или это были просто волки, пусть даже один, особенно сильный, крупный, жестокий и кровожадный? Каким образом возник миф о таинственном Звере? Главная-то проблема, на мой взгляд, заключалась не в толковании фактов, а в том, чтобы понять, каково было в то время состояние умов и душ жителей нашего края. Если предположить, что миф о том, что Зверь является воплощением Мирового Зла, то есть дьявола, возник сам собой в воспаленных умах некоторых фанатиков, склонных видеть во всем проявление злой воли Лукавого, то ничего не могло бы сослужить лучшую службу для укрепления и распространения этого мифа, чем пастырское посланине Его Преосвященства епископа Мандского, которое было зачитано во всех церквях нашего края в конце 1765 года, как раз под Рождество.

Увы, я не помню точно, что говорилось в этом послании, но мне известно, что в нем все произошедшие за последний год убийства приписывались не волкам, а одному-единственному чудовищу, насланному Создателем на людей в качестве кары за их грехи, в особенности же на женщин, существ трижды нечистых, «соблазняющих мужчин своей плотью и тем вводящих их во искушение». Я припоминаю, что это длинное послание изобиловало цитатами из Ветхого Завета и что было выдержано оно в таком суровом, мрачном и грозном духе, что под ним подписался бы самый строгий кальвинист. Например, я точно помню, что кюре наш грозно возвысил голос, когда читал строки из Книги пророка Иеремии: «За то поразит их лев из леса, волк пустынный опустошит их, барс будет подстерегать у городов: кто выйдет из них, будет растерзан; ибо умножились преступления их, усилились отступничества их»(Иеремия, V, 5).