Зверь дышит - [47]
Одни и те же горестные мысли гоня по кругу. Редакторская работа. То, что делала Танаис Нин со своими дневниками. А потому, что у меня жизнь — роман: как начну читать на старости лет — сама буду удивляться. Приведение в порядок. Косметика. Женщина смотрит на себя и ищет путь из хаоса чувств к ясному рисунку, к стилю. Но почему же женщина (в каждом из нас) не права, без конца глядясь в зеркало и организуя свой космос? Да потому, что мы не просто женщины. Мы с тобой литераторы, Светчь. Мы должны разрушать внутренний монолог, чтобы слово, прервав наше дыхание, летело в бездну. Ускоряясь стремительно. А мы вместо этого обкатываем его в себе до тех пор, пока оно не ляжет уютно в какую-нибудь проторенную колею общезначимого дискурса. — Но ведь так мы лечимся, Байтов! — Да. Зализываем раны. Увы, лирика — это зализывание ран. Другого смысла в ней нет.
— Не смотри, — она заслоняет от меня тетрадь. Я не смотрю. С. сидит в электричке у окна и записывает текст, который образовался в ней ночью. Едем вдоль Таганрогского залива. Мой взгляд скользнул по её руке, затем ушёл на берег, где пробегают домики с садами. И если мы несёмся через льды, не чувствуя ни холода, ни боли, то это всё не для какой нужды, а только ради смерти и любови.
«Быстренько уезжаем в Бессергеновку, быстренько там всё продаём — и возвращаемся в Вареновку шикарными миллиардерами…» — Проносит пачку газет. Сборники кроссвордов и анекдотов: «Зятёк», «Тёщин язык». Остановочная площадка Вареновка. Лёгкое дуновение ветерка с моря в открытое окно электрички. Следующая — Бессергеновка. (Скоро увидим домик Чехова. Дальше по улице — мемориальные доски: «Здесь жил Человек в футляре», здесь — «Попрыгунья», здесь — «Дама с собачкой»…)
А вот здесь Света плачет в студенческой столовой, неподалёку от дома, в котором исчез император Александр I. В окно всё это видел Дибич, но не успел из дома выбечь. Абсолютно далёкие, неуместно шутовские слова. Её прорвало горечью, которая неудержимо нарастала — и вчера, и сейчас, гуляя по таганрогским улочкам. Плачет над невкусной студенческой едой. Да ещё музыка — какое-то молодёжное ретро. Вроде как в её Ивановском училище. 70-е годы. Ветер с моря дул (ветер с моря дул), навевал беду (навевал беду)…
Господи, да что ж она такое горькое переживает, что так вся исказилась и поблекла? Подумать — какой-то Самохин (да будь он хоть Телишев!). — Нет, мне этого никогда не понять. Хер у него, что ли, толще моего — и из-за этого надо плакать? Средней руки художник, — да что он такое себе позволяет, в конце концов! Бить его опять? — Света кивает. Ладно, побью, когда скажешь… Нет, талантливый, очень талантливый, несомненно. Злой, завистливый, обчитавшийся де Сада…
Видно, не судьба (видно, не судьба). Видно, нет любви (видно, нет любви). Видно, надо мной (видно, надо мной) посмеялся ты (посмеялся ты)…
Слёзы её не конкретны. Они смазаны, тусклы. Лицо теряет отчётливую форму, так досконально изученную мной. Она долго и горестно всхлипывает, утираясь бумажной салфеткой. Наконец чуть-чуть улыбается. Чуть-чуть виновато. Да, песен много здесь уже прозвучало, сейчас будет ещё одна. Текст истекает мелодическими волнами, как музыкальная автоматическая шкатулка. Ты тем лечишься, а я этим лечусь.
— А ты знаешь, что мне Йовина написала? — С. улыбается, промокая слёзы салфеткой. Но ведь у неё в рюкзаке болтается толстый том Дерриды. Это нужно пояснить. Самохин дал. Восемьсот страниц. Мне следовало догадаться, когда я заметил, что она кладёт его в рюкзак в Москве. «Он меня лечит. Чем-то успокаивает», — объяснила, оправдываясь. А рюкзак мне тащить. «Рассуждения о почтовой открытке от Сократа до наших дней». — «Не знаю. Мне он не нравится. Манерный какой-то. Даже жеманный, я бы сказал». — «Ну да, жеманный, пожалуй…» — «И если в этом видят, — настаивал я, — женственность его мысли… Если в этом полагают то самое разрушение логоцентризма. То это очень грустно. Женская мысль преодолевает логоцентризм не жеманством всё-таки. Так хочется думать. И вообще, наверное, не стилем». — «А чем же?»
Странно: проходит время, а страсть нарастает. Явно нарастает. В иные минуты мне кажется, что она нарастает катастрофически. Вот сейчас. Но каков будет облик этой катастрофы, я не знаю. Я не увижу этого и не спланирую до последнего мгновенья. Я не могу сравнить с тем, что было. Бывало, когда так же жгло и трясло. Или почти. Я не знаю, что значит «почти» и «так же». Силу той тряски я теперь не могу измерить, чтобы сопоставить. А во-вторых, по-моему, это бывало, когда ты была далеко — в деревне, в экспедициях. А сейчас ты рядом, но всё равно меня колотит, и я не вижу, когда и как это кончится. Скажи, что ты думаешь об этом? Означает ли это что-нибудь и нужно ли кому-то из нас, чтобы это что-то означало? О, Светчь, ты очень умная женщина, но твой ум проявляется не в прямых декларациях, а в растерянном, недоумённом уходе от них, — в каком-то обходном маневре, в котором ты, добросовестно задумавшись, всё равно протаскиваешь формулировки, но они вдруг оказываются в боковом поле. Т. е. маргинальны относительно того столбового логоцентризма, в котором был поставлен вопрос. Это ли не восторг моей души навсегда?
Есть писатели, которым тесно внутри литературы, и они постоянно пробуют нарушить её границы. Николай Байтов, скорее, движется к некоему центру литературы, и это путешествие оказывается неожиданно бесконечным и бесконечно увлекательным. Ещё — Николай Байтов умеет выделять необыкновенно чистые и яркие краски: в его прозе сентиментальность крайне сентиментальна, печаль в высшей мере печальна, сухость суха, влажность влажна — и так далее. Если сюжет закручен, то невероятно туго, если уж отпущены вожжи, то отпущены.
Роман в письмах о запретной любви двух женщин на фоне одного из самых мрачных и трагических периодов в истории России — 1930–1940-х годов. Повествование наполнено яркими живыми подробностями советского быта времен расцвета сталинского социализма. Вся эта странная история началась в Крыму, в одном из санаториев курортного местечка Мисхор, где встретились киевлянка Мура и москвичка Ксюша…В книге сохранены некоторые особенности авторской орфографии и пунктуации.Николай Байтов (р. 1951) окончил Московский институт электронного машиностроения.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Николай Байтов родился в 1951 году в Москве, окончил Московский институт электронного машиностроения. Автор книг «Равновесия разногласий» (1990), «Прошлое в умозрениях и документах» (1998), «Времена года» (2001). В книге «Что касается» собраны стихи 90-х годов и начала 2000-х.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Стихотворение Игоря Шкляревского «Воспоминание о славгородской пыли», которым открывается февральский номер «Знамени», — сценка из провинциальной жизни, выхваченная зорким глазом поэта.Подборка стихов уроженца Петербурга Владимира Гандельсмана начинается «Блокадной балладой».Поэт Олег Дозморов, живущий ныне в Лондоне, в иноязычной среде, видимо, не случайно дал стихам говорящее название: «Казнь звуколюба».С подборкой стихов «Шуршание искр» выступает Николай Байтов, поэт и прозаик, лауреат стипендии Иосифа Бродского.Стихи Дмитрия Веденяпина «Зал „Стравинский“» насыщены музыкой, полнотой жизни.
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.
Новая книга Софьи Купряшиной «Видоискательница» выходит после длительного перерыва: за последние шесть лет не было ни одной публикации этого важнейшего для современной словесности автора. В книге собран 51 рассказ — тексты, максимально очищенные не только от лишних «историй», но и от условного «я»: пол, возраст, род деятельности и все социальные координаты утрачивают значимость; остаются сладостно-ядовитое ощущение запредельной андрогинной России на рубеже веков и язык, временами приближенный к сокровенному бессознательному, к едва уловимому рисунку мышления.
Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.
Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.