Зверь - [2]

Но, так или иначе, прошло время, и оно сгладило его звериные черты, прижало взъерошенный чуб. Зверь обзавелся знакомыми и приятелями. Мало уже, что выделяло его из толпы. Разве только скрытая ирония, граничащая с ехидством, да желание уехать. С годами оно сформировалось, и после школы Зверь пошел в мореходку. Отучившись свое, и отслужив в армии, он пришел окрепшим и возмужалым. Высокий, сухой, жилистый, с жилами как узлами канатов, выпирающими из под коней, пришел домой, чтобы после охов и вздохов раздобревшей матери, после довольной улыбки отца, и завистливых взглядов младшего брата, после всех волнений и питейных встреч, уйти в море.

Чтобы почувствовать соленый привкус свободы. Чтобы дышать ветром романтики, раскачивающим утлое суденышко спасателя. Маленький корабль в рыболовецкой армаде. И опять, как в детстве, мир распахнулся для него и океан стал его домом. Восемь лет пролетели как день.

Казалось, где он только не был, чего только не видел. И путалось, мешалось в памяти, мелькало как в калейдоскопе прожитое и пережитое. И штормы, и штили, и облезлые от солнца плечи и спины с выступающей белой солью, и несчетное количество серебряных рыб, вареных наспех омаров. И бедных кашалотов с выбитыми на сувениры зубами. И огромное количество торговцев во всех странах и городах, говорящих на одном языке: «Русский, иди сюда!» И их дешевые погремушки, с жадностью расхватываемые на родине.

И в этой сумятице лиц и событий всплыла как-то одна история, ставшая в последствии поворотом в его жизни…

И подвыпивший моряк, уставившись в стакан с виски в каком-то из кабачков Санта-Круз, вспоминал прошедшие события, сдабривая их маленькими глотками.

Дело происходило здесь же, то ли три, то ли четыре года назад. Он тогда впервые высадился на Канарах, и чуть приотстав от остальных, неторопливо разглядывал товар на местном базаре. И вдруг какой-то негритенок, ухватившись за блестящую пуговицу на форме, стал приплясывать и повторять одно и то же слово: «Ченч! Ченч!»[1] золотистая пуговица целиком завладела его вниманием. Зверь прищурился и улыбнулся. Медь, На островах существовала целая сеть уличных менял, вербуемых из беспризорников и мальчиков из бедных семей. Они выменивали за безделушки медь, бронзу, латунь, в общем, всё медные сплавы, и тащили их хозяину. Хозяин в свою очередь сбывал товар в лавки. И там металл приобретал форму дорогих, якобы старинных статуэток.

— Это Алюминий, понимаешь — Алюминий. Она только снаружи блестит, — объяснил Зверь по-русски мальчишке. Но тот русский знал крайне плохо, и совсем уже невдомёк была ему пословица — «Не всё то золото, что блестит».

Зверь еще некоторое время пытался отбиться от мальчишки, но, видя, что никакого удержу ему нет, со вздохом простился с четырьмя пуговицами, И они расстались, каждый довольный сам собой.

Настал вечер. В кубрике веселились и хвастались, кто чем мог. А он пришивал пуговицы, когда снаружи, с берега стали доноситься какие-то крики. В кубрик спустился механик.

— Борода, иди. Там вроде тебя негритенок спрашивает.

Борода поднялся на палубу. На причале стоял мальчишка. Завидев Зверя, он замахал руками, затараторил что-то по-своему. А потом, видя, что он ничего не понимает, сел и заплакал. Зверь обратился к механику.

— Что он говорит?..

— Да, видишь… — неохотно растянул тот, — он говорит, что кроме этих пуговиц за день ему больше ничего не перепало, и хозяин выгнал его. Й если он ничего не принесет сегодня, завтра его маленькой сестренке нечего будет есть… Говорит, что отца нет.

— Петрович, поделись. У тебя есть, я знаю, что есть, а..? Потом сочтемся.

— Да ты, что у меня всего две гайки. Любаше на бусы хочу поменять. Да, и врёт поди пацан… — Отмахнулся Петрович.

— Дай!

— Нет.

— Дай, говорю. Отдам.

— Да, пошел ты…

— Ах, ты!.. — Зверь сгреб механика одной рукой за грудки и притянув к себе, взглянул на него из под нависших бровей своими колючими глубоко посаженными глазами.

— Ладно, ладно… — промямлил Петрович. — Сочтемся, так сочтемся.

И извлек из кармана две гайки.

Зверь отдал механику тогда всю наличность. А счастливый пацан расплакался и убежал, крикнув, издали ломанное «спасибо».

И вот сидя в кабаке один на один со стаканом и с улыбкой вспоминая эту историю, он представлял себе как завтра утром они опять уйдут в море. И пропадёт, сгинет вся эта бестолковая суета и возня. Пропадут эти люди, кабаки и лавки, эта мишура и сумасшедший мир вместе. Опять ветер и свобода. И всё было так, но что-то не то. И потому он жил в надежде, что всплывет в стакане это нечто, отчего так грустно и печально. Ведь, несмотря на злость и раздражение чем-то манил этот мир. Землей ли? Незыблемостью ли покоя под ногами? Леностью, жвачной жизни? И не мог он понять, не мог поймать ускользающую мысль. «Старею», — лениво подумал Зверь, и уже было хотел махнуть на всё рукой, как в кабачок вошли двое. Молодой чернокожий парень и девчушка лет шести с ним. Негр взял бутерброд, пирожное и два сока. И, невзначай, взглянув на моряка, вдруг театрально округлил глаза и указав рукою произнес: «Хай! Русский друг?!» Зверь не проронил ни слова. Парень подошел и хлопнул его по плечу.