Зверь - [17]

Секретарь суда монотонным голосом прочитал обви­нительное заключение. В нем не было ничего нового: оно содержало в себе обобщенное изложение в юриди­ческих терминах тех фактов, которые были уже всем из­вестны из газет. После чтения обвинительного заключе­ния начался допрос с целью установления личности подсудимого — переводчик передавал вопросы предсе­дателя Легри с помощью дактилологического алфавита, прикасаясь к фалангам пальцев Вотье. Чтобы исклю­чить малейшую ошибку при переводе, суд разрешил об­виняемому пользоваться точечным алфавитом Брайля. Как только тот заканчивал выдавливать буквы на перфорированной бумаге, другой переводчик устно пе­ресказывал его ответы суду и присяжным. Хотя такой способ занимал много времени, он был выбран как са­мый надежный и единственный, который исключал ис­кажение в вопросах и ответах.

Этот допрос мог бы показаться публике довольно скучным, если бы работа переводчиков не вызывала са­мый живой интерес.

—     Ваше имя?

—     Жак Вотье.

—     Время и место рождения?

—       Пятого марта тысяча девятьсот двадцать треть­его года, улица Кардине, Париж.

—    Имя вашего отца?

—      Поль Вотье, скончался двадцать третьего сентяб­ря тысяча девятьсот сорок первого года.

—     Имя вашей матери?

—     Симона Вотье, урожденная Арну.

—     У вас есть братья и сестры?

—     Одна сестра, Режина.

Присяжные узнали таким образом, что Жак Вотье, родившийся с тройным недугом в Париже, на улице Кардине, в квартире родителей, провел первые десять лет жизни в кругу семьи, специально порученный за­ботам совсем юной бонны (она была всего на три года старше его) Соланж Дюваль, мать которой, Мелани, также была в услужении у Вотье. Юная Соланж зани­малась в доме только несчастным, состояние которого требовало постоянного постороннего присутствия. От­чаявшись дать ему воспитание, родители — состоятель­ные коммерсанты — стали обращаться в различные спе­циализированные институты, чтобы выяснить, не могут ли те принять несчастного ребенка. В конце концов Ре­гиональный институт в Санаке, основанный братством Святого Гавриила, где при воспитании нескольких по­добных детей были достигнуты превосходные резуль­таты, согласился принять ребенка у семьи Вотье. Сам руководитель института, брат Ивон Роделек, прибыл за ним в Париж на улицу Кардине. Следующие двенадцать лет Жак Вотье прожил в Санаке, где он, обладая жи­вым умом, быстро прогрессировал в развитии.

Дважды с блеском выдержав экзамен на бакалав­ра — в восемнадцать и девятнадцать лет,— он по сове­ту Ивона Роделека, почувствовавшего в нем склонность к литературе, начал писать роман «Одинокий», который спустя три года был опубликован и произвел сенсацию. Молодому начинающему писателю помогала бывшая юная бонна, Соланж Дюваль, которая благодаря забо­там Ивона Роделека также получила приличное обра­зование. Соланж Дюваль освоила шесть различных зна­ковых систем, необходимых ей в общении со слепоглу­хонемым: язык мимики, дактилологию, алфавит Брайля, типографический алфавит Баллю, английское письмо и даже устную речь по методике для глухонемых, кото­рой пользуются довольно редко.

Спустя полгода после появления «Одинокого» Соланж Дюваль в Санаке вышла за Жака Вотье замуж. Обвиняемому было в ту пору двадцать три года, а его жене двадцать шесть Вскоре молодая чета собралась в Соединенные Штаты. Приглашенный американской ас­социацией, Жак Вотье в течение пяти лет в большим успехом выступал с лекциями перед широкой американ­ской публикой, рассказывая о замечательных успехах, достигнутых французами в обучении слепоглухонемых от рождения. Все это время Соланж Вотье была по­мощницей и переводчицей своего мужа. Драма на бор­ту «Грасса» произошла при возвращении из этого пу­тешествия.

Председатель произнес ритуальную фразу: — Введите первого свидетеля обвинения...

Это был высокий и стройный молодой блондин, скромно одетый, с открытым приятным лицом: взгляд присутствующих отдыхал на нем после тяжкого впе­чатления от созерцания подсудимого. Даниель не осо­бенно хотелось признаваться себе в этом, но свидетель, о котором она ничего не знала, ей понравился. И по­скольку он ей нравился — а под строгой тогой у нее би­лось девичье сердце, готовое растаять от первого сол­нечного луча,— можно было считать, что он нравился многим женщинам.

—     Ваше имя?

—     Анри Тераль.— Голос был немного смущенным.

—     Время и место рождения?

—        Десятого июля тысяча девятьсот пятнадцатого года, Париж.

—     Национальность?

—     Француз.

—    Ваша профессия?

—     Стюард на теплоходе «Грасс» Генеральной транс­атлантической компании.

—      Поклянитесь говорить правду, только правду, всю правду. Поднимите правую руку. Скажите: «Клянусь...»

—     Клянусь!

—      Мсье Тераль, среди кают класса «люкс», обслу­живаемых вами на борту «Грасса», была каюта, кото­рую занимал Джон Белл. Могли бы вы сказать суду, каким образом вы оказались первым, обнаружившим преступление, совершенное днем пятого мая?

—       Господин председатель, пятого мая после обеда я проверял каюты в то время, когда отдыхающих пас­сажиров обычно не беспокоят. Делал я это по приказу комиссара Бертена. Всему персоналу он приказал ра­зыскать исчезнувшего пассажира — мсье Вотье. Мы все знали, по крайней мере внешне, этого мсье Вотье, сле­поглухонемого, который время от времени прогуливал­ся под руку с женой по палубе и, следовательно, со своим тройным недугом не мог остаться незамеченным на теплоходе. Поэтому искать его было нетрудно. За­глянув в некоторые каюты класса «люкс» — ключи у меня всегда при себе — и извинившись за беспокойство перед пассажирами, большинство из которых разбудил, я был удивлен, когда увидел, что каюта, занятая при отправлении из Нью-Йорка американским пассажиром Джоном Беллом, была приоткрыта... Не без труда я толкнул дверь — казалось, что кто-то навалился на нее с внутренней стороны. Проникнув в каюту, я понял, почему дверь поддавалась с трудом: стоявший на ко­ленях Джон Белл судорожно вцепился в дверную руч­ку. Мне не нужно было много времени, чтобы убедить­ся, что передо мной еще теплый труп...