Зуп на краю дороги - [9]

Тоскливый скрип затих. И сразу, так же неожиданно, как и появился, исчез вокруг туман. Возможно, в другое время Рута бы и подивилась его исчезновению, но сейчас было не до удивления. Сердце колотилось по-сумасшедшему, ноги подгибались, и она бы упала, если бы не увидела, что вагонетки находятся от нее лишь в десятке шагов. Доковыляла, сбросила рюкзак, прислонилась спиной к могильно-холодному боку завалившейся вагонетки. Сейчас бы она тоже запила, ох с каким бы удовольствием запила! Фляжка лежала в рюкзаке, Барабаш всучил, сподобился. Но на кого же тогда останется Рэдрик?

Поэтому Рута не позволила себе вытащить фляжку. Лишь достала трясущимися руками из кармана пачку, из пачки трясущимися пальцами выволокла сигарету и закурила. Потом села на почему-то оказавшийся теплым рельс и курила до тех пор, пока руки не перестали трястись.

Да, прав был Барабаш, заявив, что Зона иногда в человеке всю душу переворачивает. Ох как прав!..

Успокоившись, Рута встала и огляделась. Все верно, вон он, остов разбитого вертолета, валяется метрах в двухстах от насыпи. Значит, здесь ей поворачивать. И отсюда начинается самая тяжелая часть пути.

Поэтому Рута снова села на рельс, расстегнула рюкзак, съела шоколадку и выпила немножко кофе. В спину потянуло ветерком, и к запаху мокрой ржавчины добавился другой аромат. Рута заглянула за вагонетки: там маленькими холмиками расположились несколько кучек человеческого кала. Две кучки казались более свежими. Рута улыбнулась. Неплохой знак подает ей Рэдрик... Стоило бы тоже облегчиться, но ей стало вдруг противно, противно до тошноты. От Рэдрика-то она бы все стерпела, но ведь такие же знаки оставили тут и другие мужики, от которых она бы не стерпела ничего. К тому же, ей вдруг пришло в голову, что, последовав их примеру, она молчаливо одобрит и все остальные их поступки. И потому, зайдя с другой стороны вагонетки и попутавшись немного в застежках комбинезона, она лишь справила мелкую нужду.

Потом выкурила еще одну сигарету, сверилась с картой, вскинула рюкзак на плечи и осторожно, следя, чтобы не осыпалась под ногами галька, начала спускаться с железнодорожного пути. Карьер скрывался за холмом, вершину которого венчало накренившееся обгорелое дерево. Этот холм карта обязывала обойти справа. Еще правее должен был остаться другой холм, с совершенно голой, как коленка, вершиной и бурой каменной осыпью по всему склону. Лощина между двумя холмами и была единственной более или менее безопасной дорогой к карьеру. Однако до лощины надо было еще пройти по болоту. Барабаш говорил, что болото вполне проходимо, то есть проходимо, если его считать за обычное болото. Однако видневшееся в ржавой воде темно-серое пятно, хорошо отличавшееся цветом от обычных кочек, говорило, что болото необычно. Когда-то это пятно было сталкером. На этом месте Барабаш пометил карту крестиком. А потом, посидев некоторое время с закрытыми глазами - наверное, вспоминал местность, - поставил еще два крестика: один на склоне холма с деревом, а другой - на каменной осыпи холма с голой вершиной. Между этими крестиками и протянулась дорога.

Рута остановилась, приложила козырьком ко лбу ладонь и вгляделась в склоны обоих холмов. Никаких темно-серых пятен там не было и в помине. Так что если она там не пройдет, от нее тоже пятна не останется. Она представила себе, что скоро с нею может случиться, и помотала головой. В это было слишком трудно поверить. Впрочем, трое, которые полегли здесь, также, наверное, не очень верили в подобный исход. Возможно, один из них и есть Очкарик, бабы Катин сын, Витенька. Шел в карьер с большими надеждами, наверняка желал поменять что-то в своей дальнейшей жизни. А теперь от него осталась лишь окаменевшая кучка за вагонеткой. Да, может быть, это темно-серое пятно.

Рута вздохнула: с такими мыслями в болото и соваться нечего, только беду накличешь. Лучше думать о Мартышке, вспоминать, каким веселым ребенком она была в первые годы. И даже шерстка на мордочке, тогда еще бывшая не бурой, а золотистой, в ту пору не казалась чем-то ненормальным.

Думая о Мартышке, Рута выбрала себе ориентир - камень под левым холмом - и шагнула в болото. Двигаться и в самом деле оказалось не очень трудно. Трясина, правда, чавкала при каждом шаге, но если вовремя переставлять ноги, чтобы не засасывало сапоги, то было вполне терпимо. Ну и за ориентиром надо следить, чтобы не зайти, куда не следует.

Однако Рута напрочь забыла о солнце, а оно, по-видимому, оскорбленное ее забывчивостью, тут же принялось напоминать о себе. И напоминания оказались такими жаркими, что, когда Рута добралась до камня, грудь ее вздымалась бурно и неудержимо, а мокрой от пота была даже задница. Пришлось остановиться и передохнуть. Холм теперь закрывал солнце, но это было ненадолго. Скоро оно покажется из-за склона и снова начнет жесткий разговор с пришелицей. Пока же было хорошо, прохладно. И даже от болота здесь почему-то не пахло.

Отдышавшись, Рута снова достала карту, определила новый ориентир. Отсюда надо было идти параллельно железнодорожной насыпи, оставляя чуть в стороне темно-серое пятно, которое теперь уже превратилось в груду тряпья. Похоже на те кучки, что за вагонеткой, только побольше да цвета другого. Ей вдруг пришло в голову, что именно те, кто оставил кучки на насыпи, и превратились в груды серого тряпья. Просто Зона таким образом покарала их за неуважение к ней. Может, поскольку она, Рута, неуважительности себе не позволила, Зона разрешит ей здесь пройти? Может, она простила и Рэдрика?..