Зуёк Койзмэн и кок Асей - [3]

— Поди, таракан, на воду, подними, таракан, севера!

Таракан беспокойно бегал взад и вперед по своему утлому судну. Волной его корабль выплеснуло, опрокинув, на береговой песок; таракан спокойно вышел сух из воды и вытер лапками усы. Бодряной покачал головой и прикрикнул на покрученников своих:

— Чего горланите! Вам все адно, — с одним брюхом на промысел пришли. На малу точку от обедника к востоку тянет; отдорный ветер!

Зуёк скалил зубы. Смеялись над стариком покрученники — тяглец и весельщик, укладывая в шняку тюки яруса, и ждали, что напуганный гаданием с тараканом корщик откажется сегодня итти в море. Но старик забрался в шняку и, взявшись за руль, велел подымать парус: "Полводы утратишь, пока в голомень придешь", — ворчал он.

Благодать, поднятая и распертая шестом, чтоб не полоскала краем, наполнилась ветром, и шняка пошла из фьорда, то забирая ходу, то штилея, в голомень — открытый океан.

Зуёк Кузьма свернулся под дырявым байковым одеялом в "собачей заборнице", где ему и полагалось спать по штату, под ногами корщика, и скоро задремал под его ворчанье и звонкий лепет волн о доски борта…

Снилось зуйку Кузьме Сорока, и что уж кончилась поморская страда, и бабы вышли всем селением на берег молить ветер, чтобы не серчал и давал льготу на пути домой дорогим работничкам. Несут бабы в руках сложенные из лучинок солнца и в истошный голос выкрикивают:

Веток да обедник

Пора потянуть,

Запад да шалоник[9]

Пора покидать!

Встоку да обеднику,

Каши наварю

И блинов напеку,

А западу, шалонику

Зад заголю.

У встока да обедника

Жена хороша,

А у запада, шалоника

Жена померла.

И видит зуёк, что бабы намолили ветра, — чайкой промчалась шняка над волнами, и вот всплывает из моря сумрачно-зеленый берег, и средь елей избы с высокими князьками смотрят веселыми резными оконцами.

Команда:

— Обронь парус!.. Клади якорь!..

— Ох! — вскрикнул зуёк и проснулся. Бодряной ткнул Кузьму в бок сапогом: вставай! Зуёк живо выбрался из-под одеяла. Шняка в океане… Обронили благодать, и, убирая ее, весельщик снимает дерево, а тяглец перетряхивает снасти яруса, и уж береговой кубас[10]) мелькает в волнах своей махавкой; через вертушку бежит за борт бечева яруса.

— Шевелись, басалай, и то полводы упустили, — проворчал Бодряной, толкнув зуйка. Зуёк сунулся хлопотливо к полке с мелкой рыбешкой для наживки.

Корщик Бодряной зорко всматривается в береговые приметы: пятнает берег. По старой вере ему бы надо теперь, сняв шапку, поклониться товарищам и промолвить:

— Благословите и примечайте, братцы! И тяглец, и весельщик, и наживодчик в досельное-то время все вдруг-бы ему отвеченье:

— Святые отцы благословили, праведники бога молили!

Где там: нынче народ ни бога, ни чорта не боится. "Пошатился народ!." И не смотрели на корщика — каждому свое: весельщик убирает парус и надевает весла на кочетки, тяглец разматывает тюк, Кузьма, хватая из ящика у борта наживку, насаживает крючок за крючком и приговаривает согласно правилам, чтобы угодить деду Бодряному:

— Рыба свежа. Наживка сальна. Клюнь да подерни, ко дну потяни!..

Надев на руки тяглы-рукавицы из оленьей замши, тяглец выкидывает через вертушку снасть с наживленными крючьями, ярус ложится на дно; выметали половину — выставляли средний кубас; зуёк Кузьма насаживает третью тысячу крючков: из его исколотых пальцев течет кровь, мешаясь с грязной слизью рыбешки, во рту засохло, и уж язык не шевелится приговаривать; а корщик, поглядывая зорко, пятнает берег и прикрикивает то на весельщика, то на тяглеца, то на наживодчика:

— Не греби в растягу, а греби с под-дергой! Чего крепишь бабьим узлом! Эй, зуёк, который крюк пропустил!

Выметан последний тюк яруса: всего четыре тысячи крючьев; положен последний якорь, и выкинут последний голоменный кубас — поплавок из пустых стеклянных шаров, заключенных в мешке из сети с флажком на шесте — махавкой. Шняка легла на ярус… Зуёк Кузьма, где работал, там и повалился, закатив глаза. Тяглец скинул тяглы, поднял со дна лодки анкерок с пресной водой, откупорил, налил в жестяную кружку воды и влил в раскрытый рот зуйку. Кузьма открыл глаза и пил жадно.

— Ну, ладно! — сказал угрюмо Бодряной. — спи до стряски, — накидывая на мальчишку одеяло и край паруса. Тяглец и весельщик заползли через люк в носовую заборницу, а корщик забрался в свою каютку на корме и, кряхтя, приладился на койке под самой декой, как в гробу…

Шторм

Тралеру № 213, приписанному к Гулльскому порту, не приходилось бояться шторма. Это тралер так называемого мурманского типа, специально приспособленный к работе в Ледовитом океане: с высоко поднятым баком и кормой он общей формой своего корпуса отдаленно напоминал кургузые каравеллы, на которых Колумб совершил первое плавание через Атлантический океан.

Толстый Джонни тем не менее был обеспокоен штормовым предостережением, принятым Джимми по радио. Насторожилась и вся команда, когда шкипер отдал приказания, которые показывали, что надо ожидать шторма. И Толстый Джонни и команда его знали, что за время войны корабль порядочно потрепался. Пять лет под ряд бессменно № 213 ходил в паре с другим таким же тралером от Нордкапа до Иоканги, сторожа северный морской путь из Темзы к Северной Двине. Капитального ремонта своему судну Толстый Джонни не сделал: только по снисхождению Ллойда к владельцам судов из-за трудных дел после войны подобным кораблям разрешалось плавание…