Зуд - [3]

— Да, — продолжал размышлять Вадим, — это было бы справедливо. Только тогда и можно было бы говорить о таком явлении как «смерть». Пустое место, несомненно, всё равно ощущалось бы людьми (скажем, Татьяна продолжала бы теоретически знать, что когда-то у неё был отец). И порождало бы множество загадок — как, впрочем, порождает их смерть и сейчас. Но это были бы совсем иные загадки, и только они и имели бы право называться загадками смерти. Та же ерунда, что мы имеем сейчас — всего лишь вопрос отсутствия равновесия, если угодно — несправедливости.

Может быть, именно это до сих пор и мешает человечеству окончательно поверить в смерть. Это в нашей-то Вселенной, где всё так хорошо пригнано и прилажено, и на каждое число есть точно такое же отрицательное с другой стороны от нуля…

Какой же я всё-таки умный, подумал он, уже вполне уверенно взглянув на даму с заколкой. До такой оригинальной мысли сам дошёл. Отличная тема для блога!

5

Жена часто сетовала, что, мол, «его» дочка будто нарочно взяла себе все самые некрасивые родовые черты со всех сторон. Сама Катя, конечно, была составлена совсем из других запчастей. Но лучше б она молчала.

Им всем когда-то читали на уроке литературы стихотворение Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка»; много лет спустя, наткнувшись на него в каком-то древнем альманахе, Вадим испытал почти мистический ужас — как будто поэт, умерший гораздо раньше появления на свет не только Таньки, но и самого Вадима, каким-то чудом заглянул в будущее и подглядел там, как его маленькая дочь носится по двору с мальчишками:

«…Колечки рыжеватые кудрей

Рассыпаны, рот длинный, зубки кривы,

Черты лица остры и некрасивы…»

Это был почти фотографический портрет восьми-, девяти-, десятилетней Татьяны Вадимовны. Но кое-в-чём Заболоцкий всё-таки ошибся. Как видно, поэты и любящие отцы заблуждаются, думая, что «младенческая грация души» — вещь тонкая и видна только им.

Уже тогда его рыжий лягушонок отнюдь не страдал от нехватки в своей жизни пацанов — с велосипедами и без. На даче они были у многих. А к двенадцати годам, когда Таню одну пустили в Интернет, она увешалась ожерельем из поклонников, какое девушке иногда приходится наматывать на себя в несколько слоёв, чтоб не свисало до пуза.

Впрочем, тут была скорее заслуга Вадима как фотохудожника. Он-то всегда знал, что его дочь красива — даже когда с этим не соглашались ни поэт Заболоцкий, ни родная мать.

Он со страхом думал о том времени, когда Татьяна начнёт превращаться в женщину: как бы этот «огонь, мерцающий в сосуде», подрастая, не спалил парочку соседних деревень. Оттого и не жалел денег на её загадочные «увлечения». Пусть хоть чем-то будет занята, меньше останется времени на глупости…

Катя в свойственной ей манере прохаживалась, что, мол, дочка нарочно выбирает себе такие хобби, где во множестве пасутся мальчики. Вадим дорого бы дал, если б это было так. Но жена ошибалась — впрочем, как обычно.

Танька всегда была лёгкой на подъём, но легкомысленной — никогда. Эти вещи так легко перепутать даже любящему родителю. Разницу замечаешь, только когда дорогое тебе существо уже успело ушагать далеко-далеко… твёрдой, уверенной поступью Командора…

6

Сзади обсуждали елодольскую кухню. Кошмар! Кормят отвратительно, каждый день одна и та же рыба, кажется это сом, то в кляре, то без ничего — это они так создают нам иллюзию выбора. Хорошо хоть курицу на ужин дали. А в обед вообще одно мясо, да такое жёсткое, прожевать невозможно, в зубах всё застревает — и картошка у них тут отвратительная, даже удивительно, что можно так испортить обычную картошку, это что ж с ней такое делать надо…

— Ну а чего же вы хотите за такие деньги?! Соотношение «цена-качество». Брали бы пятизвёздочный, там и кормят вкусно, и пепельницу каждые пять минут меняют…

Это, видимо, и были те самые «тролли», о которых говорила сегодня в скайпе Танька. Невесть почему она обожала Елодол и пропускала через себя его печальную судьбу: — И ты представляешь, пап, они специально гадили в отзывах, пришлось даже сайт прикрыть, вот никто и не едет! А отель хороший, правда? Такая энергетика! Мне там такие чудесные сны снятся, а ты ведь знаешь, я в чужом месте очень плохо сплю…

За энергетику Вадим не сказал бы — отстаньте от материалиста. Но доля правды во всём этом была. Отель казался очень уютным. Что-то домашнее, несовременное было в его мягких диванчиках и креслах в холле ресепшна, пышной, увивавшей балконы и террасы бугенвиллее и глиняных фонариках, зажигавшихся при наступлении сумерек. Унылый хай-тек, который Вадим ненавидел не только в командировках, но и в гостях у друзей, был сведён здесь к минимуму, но не было и навязчивой азиатчины, которую он не переваривал даже больше.

Что до кулинарии, то она его не особо смущала. Он не был гурманом, к тому же понимал, что политические события последних лет и впрямь сильно ударили по туристическому бизнесу — тут уж не до разносолов.

Вадим попытался по голосу определить троллей. Хаять любимый дочкин отель могли только неприятные ему люди. Он угадал. Критиком оказался Вентилятор — один из самых противных в Елодоле. Этот хмырь к тридцати годам почему-то не научился разговаривать по-человечески — или орал, или махал руками во все стороны, видимо, пытаясь занять побольше места в пространстве.