Зрячая ночь. Сборник - [28]

И это тоже было нарушением. Место следовало сохранять для сменщика, да только в парке их на один маршрут вдвоем не отправляли, так что сиденье пустовало. Почему бы не предложить его красивой женщине?

Дама села. Аккуратно поставила на колени сумочку, сняла перчатки, тут Вячеслав Николаевич и разглядел шовчик, сразу зауважал незнакомку — экономная, хозяйственная, молодец какая.

— Мне пристегнуться? — Пока он рассматривал ее колени, оголенные чуть задравшейся юбкой, Дама оглядывалась в поисках ремня.

Вячеслав Николаевич покраснел, глупейшим образом шмыгнул носом, бросил руль и поспешил ей на помощь.

— Где ж ремень-то? А, вот! — Отыскав его на ощупь, потянул на себя, перехватил им Даму и щелкнул замком. — Вот так…

Она ахнула, глаза стали большими, в половину лица.

— Что же вы на дорогу не смотрите?

Автобус и без водительского контроля спокойно шел себе по маршруту. Неповоротливая старая махина выучила дорогу не хуже Вячеслава Николаевича, о чем тот не преминул рассказать. Так беседа и завязалась. Про автобусный парк, про семнадцать лет службы, про автобусы старые и маршрутки новые, про тарифы и перехватывающие парковки.

— А в праздники вы как работаете? — спросила Дама, внимательно разглядывая благодарственное письмо от префектуры, которое Вячеслав Николаевич возил в бардачке.

— Так и работаем, кому в расписании выпадет, тот и выезжает, что делать? Народ гуляет, а ты его развозишь по гостям…

— Вам выпадало?

— В прошлом году! — Закряхтел, вспоминая, как до десяти крутил баранку, а в начале одиннадцатого сел пить с мужиками в подсобке, вернулся домой первого вечером, а третьего опять смена.

— Значит, в этот раз дома встречать будете, — предположила Дама и легонько улыбнулась, только губы дрогнули, но Вячеслава Петровича как током прошибло. — Семейный же праздник. А я вот одна который год.

Он вспотел, руки заелозили по рулю, в голове все смешалось. Нужно было что-то придумать, сказать что-нибудь. Например, что семьи у него нет, не сложилось, сошлись по молодости с одной, по зрелости разбежались, детей не нажили, так и мыкается бобылем. А потом набраться бы наглости и в шутку так спросить, мол, так и так, коль разговор зашел, может, нам с вами год этот встретить вместе? И встретить, и проводить?

Слова скреблись в горле, как ангина. Забегали там сотней маленький муравьев. Вячеслав Николаевич скосил глаза и увидел, что Дама его сердца погрустнела, отвернулась к окну и перчатку с шовчиком натянула.

— Нет у меня семьи, — прошептал Вячеслав Николаевич. — Нет у меня семьи, — повторил, получилось лучше, но все равно тихо.

Она не услышала, поглядела на него, глазки ангельские, локон из-под шапочки выбился, и сказала:

— Вы мне тут остановите, пожалуйста, держите за проезд.

Мелочь из ее ладошки посыпалась в стаканчик, прикрепленный к лобовому стеклу. Вячеслав Николаевич подавился своим признанием, свернул к остановке, затормозил и стал ждать, когда неудавшаяся его любовь расстегнет ремень.

Дама долго копалась, потом щелкнула замком, открыла дверь и спустила одну ножку. Вячеслав Николаевич молчал. Внутри него вопило и стонало, а он молчал. То ли голос потерял, то ли мозги последние. На прощание Дама обернулась, посмотрела на него в последний раз и тихо, почти интимно поблагодарила.

— Спасибо. За дорогу. И беседу.

Емко так сказала, многозначительно, а он только жалко осклабился в ответ. Она легко соскочила с подножки, хлопнула дверцей и скрылась из виду так быстро, что Вячеслав Николаевич даже подумал, а не привиделась ли она ему.

Не привиделась. На сиденьи осталась вторая перчаточка, без шовчика, но точно ее. Теперь перчатка лежала в бардачке вместе с благодарственным письмом и ждала своего часа. Ждал и Вячеслав Николаевич. Теперь выезды по триста сорок девятому маршруту были для него мучительными, но желанными. Он специально подгадывал расписание дежурств так, чтобы выходить почаще. Мужики только руками разводили, хозяин-барин, конечно, только хуже маршрута не выдумаешь. Из пригорода в город, по пробкам, через МКАД да по забитому шоссе, совсем Николаич головой поехал.

А он и поехал. Вспоминал локон из-под шапочки, глаза голубые в синеву, спину ее прямую, коленки налитые и голос, глубокий голос, от которого в груди колюче, а в животе горячо.

— Дурак старый, — ругал себя Вячеслав Николаевич, потому что больше ругать его было некому, о Даме он никому не рассказывал.

Ругать, может, и ругал, но стоило подъехать к повороту, на котором она в прошлый раз голосовала зеленой сумочкой, сердце делало кульбит, двойную бочку и уходило смертельным пике в пятки. Полтора месяца Вячеслав Николаевич колесил по триста сорок девятому маршруту, полтора месяца поворот оставался безлюдным. Внутри закипала обида. Первый раз в жизни поверил в романтику, в счастье возможное поверил, и такой облом! С каждым днем разочарование становилось все горше, превращаясь в глухую злость.

Теперь, проезжая мимо поворота, Вячеслав Николаевич специально смотрел в другую сторону, но каждый раз бросал испуганный взгляд в зеркало заднего вида. Что делать, если там мелькнет зеленая сумочка, он не знал. Правда, сумочка и не мелькала.