Зоя - [9]

пускай вас домой отнесёт…

От песенки детской до пытки немецкой

зелёная речка течёт.

Ты в ясные воды её загляделась,

но вдруг повалилась ничком.

Зелёная речка твоя загорелась,

и всё загорелось кругом.

Идите скорее ко мне на подмогу!

Они поджигают меня.

Трубите тревогу, трубите тревогу!

Спасите меня от огня!

Допрос ли проходит?

                               Собаки ли лают?

Всё сбилось и спуталось вдруг.

И кажется ей, будто сёла пылают,

деревни пылают вокруг.

Но в пламени этом шаги раздаются.

Гремят над землёю шаги.

И падают наземь,

и в страхе сдаются,

и гибнут на месте враги.

Гремят барабаны, гремят барабаны,

труба о победе поёт.

Идут партизаны, идут партизаны,

железное войско идёт.

Сейчас это кончится.

                               Боль прекратится.

Недолго осталось терпеть.

Ты скоро увидишь любимые лица,

тебе не позволят сгореть.

И вся твоя улица,

                         вся твоя школа

к тебе на подмогу спешит…

Но это горят не окрестные сёла —

избитое тело горит.

Но то не шаги, не шаги раздаются —

стучат топоры у ворот.

Сосновые брёвна стоят и не гнутся.

И вот он готов, эшафот.

* * *

Лица непроспавшиеся хмуры,

будто бы в золе или в пыли.

На рассвете из комендатуры

Зоину одежду принесли.

И старуха, ёжась от тревоги,

кое-как скрывая дрожь руки,

на твои пылающие ноги

натянула старые чулки.

Светлым ветром память пробегала

по её неяркому лицу:

как-то дочек замуж отдавала,

одевала бережно к венцу.

Жмурились от счастья и от страха,

прижимались к высохшей груди…

Свадебным чертогом встала плаха, —

голубица белая, гряди!

Нежили,

            голубили,

                          растили,

а чужие провожают в путь.

— Как тебя родные окрестили?

Как тебя пред богом помянуть?

Девушка взглянула краем глаза,

повела ресницами верней…

Хриплый лай немецкого приказа —

офицер выходит из дверей.

Два солдата со скамьи привстали,

и, присев на хромоногий стул,

он спросил угрюмо:

                             — Где ваш Сталин?

Ты сказала:

                — Сталин на посту.

Вдумайтесь, друзья, что это значит

для неё

            в тот час,

                          в тот грозный год…

…Над землёй рассвет ещё плывёт.

Дымы розовеют.

                         Это начат

новый день сражений и работ.

Управляясь с хитрыми станками,

в складке губ достойно скрыв печаль,

женщина домашними руками

вынимает новую деталь.

Семафоры,

                рельсы,

                           полустанки,

скрип колёс по мёрзлому песку.

Бережно закутанные танки

едут на работу под Москву.

Просыпаются в далёком доме

дети, потерявшие родных.

Никого у них на свете, кроме

родины. Она согреет их.

Вымоет, по голове погладит,

валенки натянет, — пусть растут! —

молока нальёт, за стол посадит.

Это значит — Сталин на посту.

Это значит:

                  вдоль по горизонту,

где садится солнце в облака,

по всему развёрнутому фронту

бой ведут советские войска.

Это значит:

                  до сердцебиенья,

до сухого жжения в груди

в чёрные недели отступленья

верить, что победа впереди.

Это значит:

                  наши самолёты

плавно набирают высоту.

Дымен ветер боя и работы.

Это значит — Сталин на посту.

Это значит:

                  вставши по приказу,

только бы не вскрикнуть при врагах, —

ты идёшь,

              не оступясь ни разу,

на почти обугленных ногах.

* * *

Как морозно!

                   Как светла дорога,

утренняя, как твоя судьба!

Поскорей бы!

                   Нет, ещё немного!

Нет, ещё не скоро…

                             От порога…

по тропинке…

                      до того столба…

Надо ведь ещё дойти дотуда,

этот длинный путь ещё прожить…

Может ведь ещё случиться чудо.

Где-то я читала…

                         Может быть!..

Жить…

        Потом не жить…

                                Что это значит?

Видеть день…

                     Потом не видеть дня…

Это как?

             Зачем старуха плачет?

Кто её обидел?

                       Жаль меня?

Почему ей жаль меня?

                                    Не будет

ни земли,

              ни боли…

                           Слово «жить»…

Будет свет,

                и снег,

                         и эти люди.

Будет всё, как есть.

                             Не может быть!

Если мимо виселицы прямо

всё идти к востоку — там Москва.

Если очень громко крикнуть: «Мама!»

Люди смотрят.

                     Есть ещё слова…

— Граждане,

                  не стойте,

                                не смотрите!

(Я живая, — голос мой звучит.)

Убивайте их, травите, жгите!

Я умру, но правда победит!

Родина! —

                 Слова звучат, как будто

это вовсе не в последний раз.

— Всех не перевешать,

                                    много нас!

Миллионы нас!.. —

                              Ещё минута

— и удар наотмашь между глаз.

Лучше бы скорей,

                          пускай уж сразу,

чтобы больше не коснулся враг.

И уже без всякого приказа

делает она последний шаг.

Смело подымаешься сама ты.

Шаг на ящик,

                   к смерти

                                  и вперёд.

Вкруг тебя немецкие солдаты,

русская деревня,

                         твой народ.

Вот оно!

              Морозно, снежно, мглисто.

Розовые дымы… Блеск дорог…

Родина!

             Тупой сапог фашиста

выбивает ящик из-под ног.

* * *

(Жги меня, страдание чужое,