Зов - [87]

Со стороны Дома культуры со слабыми дуновениями ветерка набегали легкие волны музыки. Там репетиция — и его будут ждать… Только какой из него нынче артист! Что сень — что он: не дозовешься… Наедине с собой-то тошно — не то что на глазах у других. И, поди, уже известно всем: к Галхан этот… приехал… этот… как назвать-то его?! А имя, впрочем, есть — Шоро.

Хара-Ван смял и отбросил так и не зажженную сигарету — решительно пошел по улице… Или, в самом деле, не может он пройти мимо дома Галхан, заказана ему дорога?! Нет уж, пусть другие прячутся — это не по нему!

И был уже близко от дома Галхан, когда из-за поленницы — так аккуратно вчера сложенной нм и Болотом — выкатился навстречу с ревом мальчик… Маленький Сультим, сынишка Галхан, — он это? И вправду он! Плача, уткнулся Хара-Вану в колени, трясется, захлебывается словами:

— Там… дядя чужой… мамку мою… бьет!

— Бье-ет? — заревел Хара-Ван и рванулся в дом. Благо дверь оказалась незапертой.

Увидел, что пьяный мужчина притиснул Галхан к кровати, выкручивает ей руки, — у той платье на груди разорвано, и сопротивляется она, как только может…

Хара-Ван схватил чужака за шиворот, отбросил прочь и, когда тот, поднявшись на ноги, слепо ринулся на него, — поймал его руки, скрутил, повел к двери. Обернулся к Галхан:

— Не плачь. Я его провожу… Есть у него шмотки? Давай эту сумку сюда! А ты, гад, не шебаршись… тихо-о!

Он вернулся, наверно, через час или около этого; молча сел на лавке у порога; счищал, насупившись, грязь с ладоней…

Галхан, которая уже успела навести порядок в доме и переоделась, — заплакала:

— Скотина он… а когда-то книжки вслух читал, красиво говорил, прикидывался… Дура я, дура! И откуда он взялся?

— Зачем ему в своем доме пить позволила? — с упреком сказал Хара-Ван.

— Он пришел уже таким…

— Хватит слезы лить. Не придет больше.

— А если придет?

Из чуланчика выбежал Сультим, взобрался к Хара-Вану на колени, обнял его за шею:

— Не уходи от нас. Я боюсь…

Подошла Галхан, робко села рядом — и неожиданно, содрогаясь худенькими плечами, уткнулась ему в грудь:

— Не уходи…

Он прижал их к себе и, сглотнув тяжелый ком в горле, грубовато проронил:

— Давайте без этой… без мокрой плесени!

4

Дугар уже больше не заговаривал с отцом об отъезде из Тагархая. Два дня покрасовался на улицах Халюты в своем сержантском наряде, а на третий пошел в мастерскую — готовить к работе выделенный ему новый трактор…

Вечерами, стараясь не попасться на глаза старшим, поджидала его где-нибудь Маргу. И вместе шли они в Халюту, в Дом культуры, где вскоре Маргу должна будет принять библиотеку.

Возвращались в Тагархай — первая розовая полоска восхода обозначалась на востоке… И хочется, само собой, спать, по утрам тебя будят не добудятся, но… снова вечер, свидание, Дом культуры, рука в руке, снова волнующие кровь разговоры — и какой там сон, до него ли!

И боялась Маргу мать.

Та каждый день пилила: зачем, мол, оставила город, тамошнюю — в заводской библиотеке — работу…

Дугар спросил:

— Ты не хочешь, чтобы тетя Норгон… чтобы твоя матушка увидела нас вместе? Зачем нам так таиться — не маленькие ж!

Она потупилась:

— Прошу: не надо об этом.

Но однажды, когда они возвращались из Дома культуры и Маргу, словно предчувствуя что-то, шла по-прежнему рядом с ним и одновременно как бы в сторонке, на расстоянии шажка, вытянутой руки, — из-за белоствольных берез появилась тетя Норгон. Поджидала, значит.

— Немедленно иди домой, — сказала она дочери, а потом обратилась к нему, Дугару: — Вот что, милый соседушка, не увивайся за нашей Маргу. Мы ее учили, чтоб она в городе жила, вернется туда, и там, между прочим, жених у нее есть… Так что, парень, не садись в чужие сани!

Он все-таки заставил себя сдержаться, ответил лишь:

— Сами с Маргу разберемся.

Долго в ту ночь не мог уснуть, в печали и сомнениях одиноко бродил он вдоль реки.

Не спала и Маргу. Мокрой от слез была ее подушка.

А когда слез не стало — прошептала в темноту, как страшную тайну дерзко открыла матери своей (может, услышит та сквозь сон?):

— Не́ за что мне тебя любить!

И глаз не сомкнула, кажется, когда мать подошла к постели, потрясла за плечо:

— Хватит дрыхнуть, гулена! Иди коров доить, а я молодняк в рощу погоню, пока оводы не налетели…

Она одевалась, не попадая в рукава, путаясь в одежде. Спросила:

— А отец?

— Он с вечера в город уехал.

— Зачем? Чего мне не сказал?

— А что говорить-то? — взвилась мать. — Нашла тоже мне жениха… Разве в городе порядочного парня нельзя было сыскать?

— Хватит об этом. И чем вам не по сердцу Дугар?

— Весь их род никудышный! Косоглазые, кривоногие, заики…

— Дядя Халзан из-за войны заикается!

— А какой хвост за Дугаром тянется? Мал мала меньше… Заходить к ним не хочется: пеленки, горшки, грязь! Выскочишь туда замуж — как в домработницы наймешься. Хомут на себя наденешь! Закиснешь в помоях… И куда они столько детей плодят? Не женщина — свиноматка какая-то. Такой и тебя сделают!

У Маргу слезы на глазах выступили:

— Можно ли так… зло… и…

— Что «и»? Договаривай уж!

Маргу, нагнув голову, торопливо вышла во двор, а там, на улице, унимая дрожь, медленно направилась к загону, откуда уже доносились голоса доярок и резкие в утренней тишине металлические звуки от позвякивающих бидонов…