Зорькина песня - [50]
Саша был в спальне один. Он сидел на окне и играл свою любимую песню «Ты, знамя красное…» Этой песне его когда-то научил Николай Иванович. Зорьке тоже очень нравилась песня о красном знамени, но сейчас ей было не до этого.
— Саша, а у меня что для тебя есть! — весело закричала она.
Саша опустил трубу и вытер рукавом рубашки рот.
— Где ты была, малыш?
— Так… ходила с Галкой по одним делам, — уклончиво сказала Зорька и, торжествуя, протянула Саше припрятанную половинку хлеба.
— Хлеб? — удивлённо сказал Саша и соскочил с окна. — Откуда?!
— Ты ешь… он вкусный!
Саша взял хлеб, подержал его в руке и положил на стол.
— Где ты взяла?
Зорька надулась. А она-то думала, что Саша обрадуется.
— Вот какой… «Где, где»… Я тебе принесла, и всё.
Саша улыбнулся, похлопал Зорьку по плечу.
— Ты у меня настоящий друг. Вот нашла хлеб и принесла!
Зорька засмеялась.
— Ну да… нашла! — и тут же испуганно зажала рот рукой.
Саша подошёл к Зорьке, обнял её, усадил рядом с собой на скамейку.
— Ну, рассказывай. Или ты мне не веришь?
Зорька подняла глаза и встретилась с внимательным, чуть насмешливым взглядом серовато-зелёных глаз. Ей стало стыдно. Разве у неё могут быть секреты от Саши?
— Щука дала, — боязливо оглядываясь на дверь, шепнула Зорька, — только она грозилась… чтоб никому не говорили.
— Грозилась? И ты испугалась?
— Ну вот ещё! — самолюбиво сказала Зорька и тут же рассказала Саше, как они с Галкой первый раз пришли на кухню и увидели, что привезли гречку, и как потом две недели ждали гречневой каши, а сегодня не выдержали, пошли на кухню узнать, и что из этого получилось.
— Интересно… — задумчиво сказал Саша, когда Зорька замолчала. Он встал и, потирая переносицу, зашагал по комнате большими шагами. Потом сунул руки в карманы и остановился перед Зорькой.
— Как же ты могла… взять этот хлеб?
— А что? Гречка-то всё равно тютю, — растерянно сказала Зорька, повторяя, как оправдание, Галкины слова.
— Замолчи! — Саша нагнулся, схватил Зорьку за плечи и сильно встряхнул. — Эт-то же подло! Неужели ты сама не понимаешь?! Щука украла крупу, а ты… ты покрываешь её!
На глаза Зорьки навернулись слёзы. Саша умный, он сразу всё понял, а она… просто дура, трусливая дура… обрадовалась куску хлеба!
— Я… я больше никогда не буду, честное слово!
Саша отпустил Зорьку, взял со стола хлеб и вышел. От волнения Зорька не могла усидеть на месте. Что теперь будет? Всё-таки хорошо, что она рассказала Саше, теперь пусть Щука грозится сколько хочет. И никаким хлебом её никогда в жизни не купишь! Зорька походила по комнате, потрогала трубу, попробовала подуть в неё, но тут же положила и понеслась разыскивать Галку.
Галка была в пионерской и вместе с Анкой и Наташей клеила на стенгазету аппликации, вырезанные из красочных боевых плакатов.
— Зорька, — сердито сказала Анка, — где ты ходишь? Ты же обещала стихи для стенгазеты. Придумала?
— Ага… то есть нет… я сейчас! Галь, выйди на минутку!
Галка сунула кисточку в банку с клеем и вышла следом за Зорькой в коридор.
— Я сама тебя хотела идти искать, — быстро сказала Галка. — Генька видал: тут у одних на крыше столько курта сушится! И дыню сушёную связками повесили — проветрить на солнышке. Сразу после ужина и пойдём!
— Я не знаю, — сказала Зорька, — тут такое, а ты…
— Чего не знаешь, — перебила её Галка. — Друг ты мне или не друг?
— Друг.
— Тогда нечего ломаться!
— Но это же воровство, как Щука…
— Ох, Будницкая, один смех с тобой! Мы же не всё возьмём, а немножко, они даже и не заметят. Договорились?
— Ладно, — машинально сказала Зорька, думая о своём, — Галя, я Саше всё про Щуку рассказала, а он сейчас к Краге пошёл…
— С ума сошла! — рассердилась Галка. — Теперь Щука нас со света сживёт!
— Не сживёт, не бойся! Ей самой теперь достанется, будет знать, как воровать!
— Ну и кашу ты заварила, Будницкая, почище чем гречневую, — сказала Галка, — ну и пусть! Айда, поглядим, как Крага ей перцу даст.
Девочки выбежали во двор. В это время дверь директорской распахнулась и на крыльцо вылетел разъярённый Кузьмин со злополучным куском хлеба в руке. Почти не хромая, он пронёсся через двор в кухню. Следом за ним из директорской вышел Саша.
Девочки метнулись в столовую, заперли за собой дверь на крючок и приникли к раздаточному окну, закрытому из кухни куском тонкой фанеры.
И тотчас же в кухне загремел бас Кузьмина.
— Это-то что такое, собственно говоря?
— Хлеб Стёпочка. — послышался приветливо-ласковый говорок Щуки.
— Я вам, Прасковья Семёновна, на работе не Стёпочка!
— Ахти мне, Степан Фёдорович, извините, я уж вас как сына…
— Молчать! Где гречневая крупа? Детей вздумали обкрадывать?!
— Ка-кк-ая к-крупа? — заикаясь, переспросила Щука.
— Я всё знаю! От меня ничего, собственно говоря, не укроется! Я вас как будущую родственницу на хлебное место устроил, так вам мало показалось бесплатных обедов, что? На детях вздумали наживаться? На суп всего два-три килограмма пошло. Завтра же верну на кухню Марю, а вы пойдёте под суд! Что?
— Спасибо, Степан Фёдорович, — дрожащим, едва слышным голосом сказала Щука. Девочки даже дыхание затаили, чтобы лучше слышать. — Так-то вы отвечаете на мою любовь да ласку? Значит, меня под суд, а вы со спокойной совестью на доченьке моей, Люсеньке, женитесь?
