Зона милосердия - [41]

– Если по дороге что-нибудь случится, отвечать будешь ты одна. На меня не рассчитывай – я тебя предупредил.

И подписал.

Наконец, списки были отправлены.

Ждали мы. Ждала Зона.

Несмотря на всю «секретность» наших мероприятий больные отлично знали, что в этот раз предполагается отправка большого числа военнопленных. Я это улавливала из случайно услышанных разговоров, отдельных реплик. Они знали, что с эшелоном еду я.

Зона вновь кипела всеобщим возбуждением, страхом и надеждой.

Общая ситуация в Зоне изменилась. Больные разделились на две неравные половины: уезжающих и остающихся. Среди последних преобладали молодые выздоравливающие. Их ждала выписка и возвращение в лагерь.

Из шести немецких врачей уезжали трое. Троих, наиболее молодых, оставили на работе. Доктор Мюллер-Гегеман и доктор Хазе пережили это с молчаливой покорностью. Доктор Шеффер впал в тяжелую депрессию. В течение суток он лежал на кровати, не ел, ни с кем не разговаривал. Ночью не спал. На утро не встал с постели. Все попытки немецких коллег и нас вовлечь его в разговор оказались тщетными.

Помог случай, явившись с совершенно неожиданной стороны. В середине дня, после обеда, к которому доктор Шеффер не притронулся, у больного из 13-го корпуса был диагностирован острый аппендицит.

Стали готовиться к операции. И тут меня осенила идея: я отправила к доктору Шефферу операционную сестру передать мою просьбу прийти в корпус, так как мы подозреваем острый аппендицит, но не вполне уверены в своем предположении и хотим знать его мнение.

Я совершенно не рассчитывала на успех. Тем не менее он пришел. Подтвердил диагноз и согласился прооперировать больного.

На этом его депрессия кончилась.

Я несколько раз ездила в Рязань. Здесь был наш старт. Эшелон – это длинная цепь обыкновенных товарных вагонов, не сообщающихся между собой. Последнее делает его малоприспособленным для транспортировки больных, которым в дороге необходимо врачебное наблюдение. А в данной ситуации оно возможно только во время остановок. При движении никакая экстренная помощь неосуществима.

В нашем случае ситуация усугублялась еще и тем, что эшелон шел без определенного расписания, т. е. регулярное наблюдение за больным было изначально невозможным.

Сотрудник, ответственный за формирование и отправку эшелона, Василий Петрович, оказался удивительно симпатичным, обаятельным человеком. С ним мы составили план распределения больных по вагонам, с расчетом максимально уменьшить риск возможных осложнений.

Всех больных туберкулезом мы поместили в отдельный вагон. Остальные были распределены не по диагнозу, а по тяжести состояния. В результате образовалось два «критических» вагона: туберкулезный и второй, с наиболее тяжелыми больными, независимо от диагноза. В эшелоне мы их разместили таким образом, что мой вагон в центре состава оказался между «критическими» вагонами. А дальше – в обе стороны – вагоны с убывающими по тяжести больными.

Уже с первых дней пути мы убедились – вариант распределения больных оказался оптимальным. Даже на коротких остановках мы с Верой, пробежав несколько шагов в разные стороны, успевали, побывать в обоих «критических» вагонах.

Все вагоны были однотипны. Наш отличался только одним: мы могли свободно открыть его скользящую дверь изнутри. В вагонах, где ехали больные, ее можно было открыть только снаружи. При этом скользящая дверь уходила в сторону, а в образовавшийся проем сверху автоматически спускалась металлическая решетка. Выполнялось это только на длительных стоянках. При остановке поезда к каждому вагону подходил солдат конвоя, открывал дверь вагона и оставался на дежурном посту в течение всей стоянки.

На сравнительно коротких остановках по моей просьбе открывали двери только двух «критических» вагонов.

Внутри вагонов было очень чисто. Чисто и пусто. Никакой мебели. Каждый больной имел лежачее место – большой мешок, до отказа набитый свежим душистым сеном. Великолепный аромат заполнял весь вагон. Наши спальные места были такими же, как у всех пассажиров.

В одном из углов нашего вагона расположилось нечто вроде походной кухни в ее самом что ни на есть примитивном виде.

Основным питанием больных был сухой паек. Но на длительных стоянках довольно часто предоставлялась возможность получить горячее в виде густого супа и обязательно чая. Для этого на нашей кухне имелись две громадные кастрюли и два таких же гренадера-чайника. Нагревательными приборами служили трехфитильные керосинки.

Подозреваю, что современное поколение не знает, что это такое. Я лично этого слова не слышала, пожалуй, более 20 лет.

Взяв Вальтера, с эгоизмом отчаянной юношеской смелости, взяв вопреки множеству предостерегающих голосов, я, конечно, не была спокойна. Я хорошо понимала, что даже небольшое кровотечение станет его концом. Чем больше об этом думала, тем громче отдавались в ушах голоса «против». И вместе с тем я понимала, что никакие силы не заставят меня добровольно оказаться от принятого решения.

Риск был велик. Но цель его оправдывала.

Доминировала мысль – этот ребенок скорее всего погибнет. Но может, Бог даст, перед концом он увидит родителей и вдохнет запах родного дома.