Зона любви - [5]

Вот.

Ладно… Забудем об этом позоре…

Выбираюсь на платформу… почти окрылен! в сумерки и суету…

Здесь всё путем. Народ толпится… Мои соотечественники. Как хорошо и спокойно среди этих людей. Какая в моем народе чувствуется неприкаянность… Однако, как бодрятся мужички… и гражданочки тоже стараются… Делают вид, что все у них получится…

Тэк-с… Ну и где тут наливают? — практически везде!

Всё у нас получится! Водку с пивом мы уже заслужили. И горячую сосиску на картонной тарелке…

— Мне, пожалуйста, и кетчуп, и горчицу… Во-во… И стаканчик…

Я никак не могу привыкнуть к этой роскоши… Всё дают! Что ни попросишь — всё у них есть! Но главный вопрос, — откуда что взялось? Все эти пивы бесконечные, водки разноименные, закуски многосложного счисления? Мне же и не надо более ничего…

Ладно… Так на чем мы остановились? На бабах… Учтите, и начали мы с баб, и закончим на них… Как в жизни! Нет повести печальнее на свете… Но нет и радостней! Практически одна эта повесть и осталась… поскольку с выпивкой и закуской кто-то разобрался за нас.

Так я продолжу свой монолог. Выпью — и продолжу… Благо возражений не последует. Один я, один стою на платформе в толпе… Один — всегда прав. А если ты еще музыкант…и тебе глубоко за сорок — ты прав абсолютно! И нет ничего неприличней сомнений в таком возрасте. К черту любые сомнения! Оставим их для начинающих жить. Отдадим им до, кучи и Веру, и Надежду, и Любовь… этих трех миленьких лгуний — профессиональных кидал, пудрящих мозги несовершеннолетним… И мечты отдадим, и угрызения совести… У них здоровые зубы… Себе же оставим правоту. Несомненную правоту. Все остальное — томление духа и суета.

Мне же, по большому счету, никто и не нужен. Я — самодостаточен. Во мне самом такая баба сидит! Р-р-р-роскошная! Ах, какая женщина… Со всеми выкрутасами, непредсказуемостью, загадками… Со всей своей пылкостью, и нежностью, и дурью. А в бабе, как и положено, бис сидит… А в бисе — Бог. Разгневанный Бог. Глаза у него, как рентген, — все видит. Любой движущийся иль застывший объект буравит насквозь. Что еще сидит? Так много чего… Музыканты сидят целым оркестром. Звери гуляют… и домашние, и дикие… Деревья растут… Облака летят… Тараканы бегают…

Вот такой я содержательный… почти, как планета Земля. Я еще про залежи забыл сказать… про всякие неисследованные уголки… про белые пятна на карте. Так что, геолог во мне тоже сидит. Вернее бродит.

Так скажите, нужен ли мне еще кто? Те, которые отдельно гуляют… Зачем мне эти приключения?

Нужно, оказывается…

Да уж, хороши бывают!

Ведь и планету Земля солнце отогревает… Так что же я?! Мне без света и тепла никак… Знобить начинает. И оркестр в миноре…

«Эх, да зазнобило, зазнобило, зазноби-и-и-ло…»

…и баба голосит, и Бог хмурится… Одному бису это нравится… По кайфу и хлад, и мрак. Оно и понятно. Его это стихия!

Так, где ж ты, солнце мое? Заслонила туча проклятая! Брожу в темноте, как в изгнании…

Десять лет я себя разрывал. И все десять лет отрывал себя от нее… и не оторвал еще окончательно… Десять лет… от звонка до звонка… мы с ней жили… а я каждый день прощался. А потом соскочил, как с иглы…

Почему??

4

Для честолюбия такого

ужели не мала земля?

Это вопрос… Это супер вопрос! На него я и пытаюсь ответить… И не хочу отвечать! Все как было — так было! Точка. Не помню чудное мгновенье! Мне не нужно мое прошлое! Я не нуждаюсь в нем!

Так!!

Правда, вопрос-то плевый. Не вопрос это для психоаналитика. (Еще один персонаж во мне разгулялся… Вы считаете?) В общем, никчемный вопрос, хотя и углубленный. На поверхности он не лежит… Он на дне лежит… Камнем. В тине лежит. В ил его засосало… склизкий стал, весь в лишаях, в ракушках… Мешался, между прочим, страшно! Уныние от него, вместо оптимизма…

Так я недавно с духом собрался, воздуха хватанул полную грудь, да нырнул в пучину…

Вытащил его — склизкого, вонючего, — на брег пустынный, да выкинул к чертовой матери. Он и развалился на солнце. Не камень оказался — труха.

И всё мне понятно стало. Ясно, как божий день!

Достоевский во всем виноват. Старая калоша. Заразил меня молодого, свежего… Погубил!

Я ж восприимчив был, как агнец божий, бесформенен и зыбок, как планктон, как облак — кучеряв. Всякую гадость воспринимал со вниманием. Тянуло меня ко всяким изломам да ракурсам…

А тут такая гадость попалась — первосортная! Я буквально зашелся и онемел… Я провалился туда! Загремел, со всей кучерявой пылкостью.

Теперь я так скажу, — из глубины своих сорока четырех: он хоть и подростковый писатель, однако подросткам-то как раз я бы его не рекомендовал. Разные подростки случаются. И такие, типа меня, чумы.

Лучше б мне порнушку тогда показали. Да в танцевальный класс определили, ногами крутить. Или юнгою на корабль…

А тут… я и Достоевский со своими похабными текстами! Они ж засасывают…

Когда я вынырнул из этой роскоши, наблудившись до умопомрачения — меня в армию замели. С моей восприимчивостью, бесформенностью и кучерявостью — лучше места еще никто не придумал.

Там я всё это изобилие благополучно утерял.

Вернее оставил. Но зарыл глубоко, до времени…

А Достоевский выжил. Он оказался сильнее.

А знаете почему?