Зомби - [27]

Второй звонок.

Третий звонок. Роальд снял трубку. Женский голос:

— Это кто?! Люба! Люба! Скорее отвеч…

— Это я, — шепнул Роальд «сдавленным» голосом. (Зачем? Интуиция? Наконец-то — попытка сделать свой ход?)

— Илья?! Илья Михалыч?! Ты что делаешь там?! Урод! Люба! Любушка! Беги!..

— Кто это? (Опять «сдавленный» голос, почти шепот.)

— Урод! Помоги… Скажи Любе! Это я… Ка-ррр… вр… б…

Дальше пошло хрипение. Не то «кадавр» (труп), не то «каррамба».

Хрип оборвался, и пробежал короткий звук, словно порвали рыхлую ткань. Трубку положили.

«Ка»? Душа «Ка»? Номер второй? А для чего эти театральные вопли? Неведомая дама предполагала, что «жрец» здесь?

Несколько минут эта мысль довлела, и капитан опять обошел квартиру. От соседей размазан-но пробивалась музыка.

Роальд сдвинул к двери телефонную тумбочку. Задрался коврик. Получилась вроде бы еще одна преграда, кроме двух замков.

Уже горели все огни. В нижней части Любкиных окон стало очень оживленно и празднично от огней и теней.

«…вот сейчас оглянитесь, пройдите по Любиному дому и поймите, что это ведь чужая квартира и чужая жизнь, в которую вы вторглись, крадя себя у жены и дочери ради элементарной похоти вашей. Побудьте теперь и на моем месте, тоже месте подонка, учитывая, что я тогда, тринадцать лет назад, был жалким онанистом, почти не смевшим даже и приблизиться к полноценным, обычным женщинам. Мужчина должен быть горд. Я искал уверенности…»

Любка приедет часа через два, не раньше.

Тут капитан внезапно напал на гардероб, побросал на пол «плечики» с платьями. Добрался до шубы «каракуль натуральный». Вместе выбирали…

Оставалось вскрыть полы и оборвать люстры.

Капитан сходил в ванную, умылся. Расстегнул ворот. Сел за стол.

«…а как иначе? Брось я эту тетрадку на виду, даже будучи уверен, что Люба приедет позже вас, я рисковал преждевременно посвятить и ее в наши с вами теперь интимные отношения. Да, не удивляйтесь, капитан, дела эти даже не просто наши, а скорее — ваши. И не ухмыляйтесь презрительно! Да, вы правы! Безумная Танька заменяла мне в последний год и товарища и бабу. Не жалею. Да, фантом, резиновая дама, взрослая баба с разумом годовалого дитяти, но может быть, это и есть то, что нужно? Нужно, мол, еще и поговорить? Может, помыслить?! Представьте, было! И беседовали, и гуляли! Запас слов у нее был не меньше, чем у попугая, а разума больше, чем у собаки. Но не больше, чем нужно, капитан!..»

Звонок.

— Давай, давай! — сказал капитан. — Еще чуть-чуть!

Снял трубку. Сдавленный… шепот:

— Скорее на Бакинскую, семь, квартира тридцать девять!

Пошли гудки.

Капитан Роальд быстро оделся, тетрадку сунул в карман куртки. Гасил всюду свет. Послужат ли сигналом для Любки выброшенные на пол платья? Откуда знать, кем был для нее «жрец»? А теперь надо успеть! Успеть не на Бакинскую! Это — врешь! И успеть вернуться к приезду Любки! Нет, «жрец»! Все это очень далеко от «душ», и мистики, и прочих милых нелепостей заветного древнеегипетского загробья… Все это ближе, даже совсем близко к делам сугубо земным, грязным, смертельно опасным… Нет! Не «кадавр», не «каррамба»… Каварская!

— И следующий ход — мой!

В гостиной он подскочил, как баскетболист, под потолок, кулаком врезал по тупой морде выключателя. Люстра погасла. В спальне «отрубил» тумблер, оборвав слабое бормотание осатаневшего радикала («Мы живем в специально ослабоумленной стране»), им же четверть часа назад случайно, одновременно с тотальной иллюминацией, запущенного в репродуктор, но не очень слышного за прикроватной тумбочкой.

— Ничего! Еще поумнеем!

Мигнув на прощание кривыми отражениями, исчезла кухня. В прихожей капитан сдвинул тумбочку, так заломив складку коврика, чтобы запомнился узор на складке. Если теперь дверь кто-нибудь широко откроет… тумбочка встала так, чтобы углом, если глянуть от двери, прикрывать жгучего колера цветок — часть узора на обоях. Капитан запомнил еще, как висят платья в раскрытом шкафу: попытка прикрыть дверцу сдвинет красное платье.

Присел в прихожей. Мурлыкнули молнии на ботинках. А это?!

В дверях спальни шевелился лиловатый призрак — облако дыма, отставшего от сигареты. Облако опять — с дырками-глазами. И… это все-таки след от колеса инвалидной коляски!..

Капитан выпрыгнул на лестничную площадку. Бесшумно, единым, сложным движением запер дверь. Вызвал лифт.

«Книга смерти», книга бога смерти Тота, — тетрадь под названием «Здравствуйте, Роальд Васильевич!» округляла левый карман куртки. Пистолет — в правом. Лифт упал на первый этаж.

У подъезда две-три гуляющие бабули. Овчарка топит в сугробе хозяина. Пацан в преждевременно распахнутой шубе волочет опостылевшие санки. В арке дрожит ручей из фар и задних огней.

Улица, развернувшись, двинулась навстречу опущенными долу очами фар, стальными «тире» отсветов, скользящими по ниткам проводов, многоточиями красных задних огней. Капитан вспомнил номер автобуса.

Просторней в нем не стало. Почему-то много было девушек с сумками. Темная графика зимы струилась в низу окна, а в верху проносились, сливаясь в строчки, разнообразные по цвету и величине отверстия в красный, оранжевый, темно-желтый, жаркий, пахучий мир, где сейчас притомленные суетой простые люди расслабляются за чаем и за скудной и нечистой, но желанной пищей. Ленка ерзает за уроками, прислушиваясь к телевизору: «Мы живем в специально ослабоумленном…» Да какое мне, капитану, дело!