Зомби - [19]

Бейзе топтался у своего драндулета, заложив большие пальцы в брючные карманы и помахивая остальными пальцами, как плавниками.

— Проздр-равляю! — поклонился он Роальду. — С благополучным избавлением вас! Решили выжить? А то здесь, на этой спичечной… того гляди!

Ни к чему сейчас было Роальду все это слушать! Кивая и не слушая, он сворачивал за угол, делая ненадетой перчаткой в воздухе движения, словно пыль ею с карниза обметал и это должно было означать единовременно: «привет», «доеду сам» и «покедова».

— И фабрички да и покойнички, — напевал Бейзе, глядя на трижды пронумерованный угол, за которым скрылся капитан, — эх, лимончики да апельсинчики!

Он слегка притоптывал своими грубыми, солидными, густосмазанными башмаками, а в это время из подъезда выносили Илью Михайловича Маркина, укрытого с головой, и те, кто шли спереди, поставили носилки, уперев их ручками в тротуар, носилки оказались под неестественным углом, что более всего сейчас подчеркивало — вынесли мертвое тело. И кошка, знавшая Илью Михайловича, села спиной к носилкам, и воробьи, боясь показаться неприлично любопытными, все вдруг унеслись облачком на дальнее дерево, только безмозглый голубь как шел, так и шел и набрел почти на голову Ильи Михайловича, но тут голова вознеслась, носилки, как в пенал, вдвинули в машину-«труповозку», собравшиеся в тесную, смертью сплоченную кучку бабули согласно закивали, кто-то очень дымно закурил, а Бейзе, все помахивая своими «плавниками», сдвинул носком башмака цепки на тротуаре, изготовил из них косой крест, добавил сверху круглый, «глазастый» от пятен прошлогодний лист. Получился череп с костями.

— Вот еще один, — сказал Бейзе, — человек. Умер. Ничего. Покойные — самые спокойные.

Капитан Роальд спешил.

В собственной куртке ему стало тесно, и жарко стало голове под шапкой, а перчатки он все не знал куда девать и сунул их, кажется, в карман, а может — за пояс.

Он вышел к остановке, с которой автобус как раз снял небольшую партию ожидавших, и не успели только Роальд и тощая девушка в штанах и куртке с капюшоном. Она сначала отворачивалась, и Роальд вдруг поймал себя на мысли, что боится ее. Боится и тени на стеклянной стенке павильона, боится услышать шаги за спиной.

Поэтому он подошел к девушке:

— Какой номер ушел, не заметили?

— Тут только один ходит, — сказала она, улыбаясь. Потом она отошла, но не для чего-нибудь особенного, просто, наверное, чтобы показать капитану, что у нее хорошая фигура, а то, что носик плосковат и глаза мелковаты, — это ничего, это не все, что у нее есть. У нее еще была дорогая кожаная сумка на длинной лямке, и она вертела ею сначала на уровне голени, потом — бедра, и взгляд, следуя за красивой сумкой, задевал попутно красивую ногу.

Капитан же резко повернулся к пятиэтажкам, охватив взглядом все бледно-серое, с черной прострочкой из сучьев и мусора пространство. Никого. И автобусы тут, видно, редко ходят.

А если серьезно, то за него просчитали все!

Все! Его реакцию на «возгорание папки», его поездку к «телу», его в третий раз повели в нужном направлении; предвидели его решимость даже, совсем недавнюю, запретить себе подчиняться неведомому императиву. Итак: звонок— папка—пожар-звонок—покойник—Осирис—номер телефона—поездка вот теперь по адресу, давно заученному, так уже застрявшему в памяти… да, на уровне родного, домашнего!..

И если предыдущие звенья этой «цепочки» выпукло выпирали, были видны всем, то о звонке, о том адресе, по которому он сейчас выезжает, он уже не может рассказать даже Борису, независимо в, конце концов, от предупреждения… «жреца»…

Но… знает ли «жрец» вот об этом?

И Роальд нащупал в кармане брюк пистолет.

А так ли уж знает его характер? Не слишком ли самоуверен? Можно, конечно, экстраполировать поведение робота, но я, капитан Роальд… я же непредсказуем. Я так всегда думал. Я льстил себе?

Девушка повернулась к нему. Глядела теперь, и очень заинтересованно, вдоль улицы, мимо капитана.

Роальд зашел за павильон, встал лицом к стеклянной матовой стене, достал пистолет. Магазин, конечно, на месте. А что? Мог исчезнуть?

Что сам Роальд сейчас мог? Что он был вообще способен совершить этакое, сделать что-то алогичное, нелепое? Получалось, что только так удалось бы еще спастись от следующего неведомым призраком предугаданного шага? Что можно сейчас «просчитать», пытаясь выскочить из липких пут, неведомо кем и неведомо для чего развешенных вокруг? Ни шага влево, ни шага вправо? Ладно, а предусмотрено ли им или ими… Скажем, я часто мечтаю. Я лежу под ночником, Люся давно спит, я вовсе не читаю… я — перед самым нырком в сон. Разве я могу заснуть, прежде чем проплывут мною созданные острова или если я не построю хотя бы одной стены соснового золотистого сруба под восхищенным взглядом той, с кем в скрежете и пламени по трупам выполз из взорвавшегося над дикой тайгой лайнера, о котором (и о нас с нею) до поздней весны никто не вспомнит? Кто, если исключить походя паралогию телепатии, может в целом свете знать, чем наполнены мечты засыпающего?

И вот на фоне дырявого снежного полотна и пораженных экземой стен пятиэтажек затеплились огоньки интимных бра «под бронзу», послышались за павильоном решительные шлепки босых ног, в емкой, старого образца, ванне проходит степенно гамму от дисканта до баса хлорированный поток, а навстречу победному гулу мини-моря спешит и сейчас сольется с ним победное мурлыканье Людмилы (белокожей, в огненных пятнах), шествующей мимо, мимо твоего взгляда…