Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас - [13]

Вместе с провалом «великого смягчения» исчезло и прагматическое зерно в утверждении, что переход к рыночному либерализму в 1970-х годах, несмотря на порождаемые между делом неравенство и неэффективность, все же обеспечил прочный рост благосостояния. Если что-то и может возродиться из нынешнего пепла, это произойдет вопреки, а не благодаря экономической политике прошлых десятилетий.

Китай и Индия

С наступлением глобального финансового кризиса некоторые защитники рыночного либерализма предприняли попытку подменить свой основной аргумент. Они заявили, что, может быть, эффект рыночного либерализма в развитых странах и неоднозначен, однако в Индии и Китае он принес громадные выгоды. Поскольку вместе эти две страны составляют треть населения мира, рыночный либерализм можно считать спасенным. Этот довод, а скорее увертка, не выдерживает никакой критики.

Мощный рост в Китае и Индии – плохое оправдание для рыночного либерализма. Ни Китай, ни Индия и близко не подошли к либеральному идеалу свободной рыночной экономки. В Китае до сих пор сохраняется громадный сектор государственных предприятий, действуют жесткие ограничения на деятельность финансовой системы, а обменный курс тщательно регулируется. В кризис эти факторы позволили китайскому правительству осуществить масштабное стимулирование экономики и добиться быстрого восстановления экономической активности. В Индии стремительный рост начался до основного периода рыночной либерализации, и там сохраняется большой государственный сектор. В обеих странах, как до этого в Японии, Корее, Тайване и Сингапуре, государство играет роль рулевого экономического развития.

Успешный опыт Китая и Индии, а до них – Японии и «восточноазиатских тигров», наверное, небесполезен для стран, застрявших в ловушке бедности. Но он может мало сообщить об относительных преимуществах рыночного либерализма и социал-демократии.

Возвращение с того света: глобальный кризис или маленькая тучка?

Если учесть, что во многих странах безработица все еще выше 10 %, совокупные бюджетные дефициты насчитывают триллионы, а банкротства и изъятие жилья имеют повальный характер, как это происходит в США и ряде других стран, то можно предположить, что идея о «великом смягчении» не просто умерла, но погребена так глубоко, что уже никогда не вернется. Но это не так.

Эта идея-зомби никогда по-настоящему не умирала и уже начинает прокладывать себе путь с того света. Оливье Куабьон и Юрий Городниченко озаглавили одно из сообщений в блоге так: «Великая рецессия это и впрямь конец “великого смягчения”?». На этот вопрос они уверенно отвечают: «Нет». Куабьон и Городниченко приводят ряд графиков, показывающих колебания темпов роста ВВП в США, и пытаются доказать, что «перед нами довольно глубокий деловой цикл, но он не идет ни в какое сравнение с нестабильностью 1970-х годов».[17]

Данный вывод звучит убедительно, только если вы ограничитесь рассмотрением абсолютной изменчивости ВВП. Но эта изменчивость отражает чистое воздействие огромного фискального стимулирования в государственном секторе и огромное сокращение спроса в частном секторе. От сглаживания не остается и следа, если посмотреть на отдельные компоненты ВВП.

Бешеные флуктуации испытывали не только компоненты ВВП, но и почти все остальные макроэкономические переменные. Как отмечает Брэдфорд ДеЛонг, дисперсия отношения числа занятых к общей численности экономически активного населения совершила самый резкий прыжок вниз со времен войны в Корее.

В принципе представление, что мы по-прежнему живем в эпоху «великого смягчения» и что оно было вызвано правильной государственной политикой, не может не вызвать улыбки. Раньше уверяли, что «хорошая политика», обеспечившая нам стабильность, заключалась в скрупулезной корректировке процентных ставок по правилу Тейлора, связывающему темпы инфляции и рост выпуска. На первых порах глобального финансового кризиса к ней и в самом деле прибегли, однако вскоре власти решительно отбросили старые рецепты. Процентные ставки были сразу опущены до нуля. Затем запустился насос, вкачавший в банки и фирмы с Уолл-стрит огромные объемы ликвидности в рамках «количественного смягчения» и политики дисконтного окна. К этому добавился пакет финансовой помощи конца 2008 года на сумму в триллионы долларов, а также пакет стимулирующих мер 2009 года.

Эти меры можно было охарактеризовать по-разному, но только не как примеры «скрупулезности» и «смягчения». И все же, несмотря на свои внушительные размеры, эти меры оказались недостаточными. А это попросту указывает на глубину кризиса.

Как же в таком случае можно утверждать обратное? Ответ, возможно, кроется во внутренней динамике экономической науки. «Великое смягчение» растаяло в 2008–2009 годах, однако академическая среда, поднявшаяся на его изучении, осталась. Исследовательские проекты, основанные на объяснении, измерении и прогнозировании «великого смягчения», не были заброшены. Интеллектуальный фундамент, на котором были построены эти проекты, оказался прочным.

Куабьон и Городниченко представляют точку зрения, согласно которой «великое смягчение» – это результат хорошей политики. Они написали статью для