Золотые ворота. Черное солнце - [5]

«Диво дивное! Да это же зеркало человеческих характеров! — сделал для себя открытие Андрей. — В самом деле, один спокойный, рассудительный, как и те ровненькие параллельки, что тянутся вдоль пологих склонов. Тот, кто оставил их, несомненно, не знает синяков от падений, хотя и радость взятой высоты ему явно неведома. Другая лыжня упругая, но ломаная. Бежит она, не огибая ни взгорков, ни ложбин. Наверное, в жизни ее творца тоже были взлеты и падения… Интересно, какие следы мы оставим после себя?..»

— Хлопцы, а что, если нам провести сейчас состязания? — обратился Андрей к спутникам. — Кто придет домой первым, получает приз. По желанию! Но одно условие: до города добираемся врозь. Ты как, Иван?

— Я не против, — обрадовался тот, что выпадает наконец возможность избавиться от изрядно уже надоевшей компании.

— Да на кой ляд мне твои призы? — заскулил Мукоед. — Живьем в могилу уложите меня своими выбрыками!

— О, нет, таких, как ты, Федь, так просто в гроб не затолкаешь! Но в Киев тебе придется все же топать своей дорогой.

Внезапно зашевелился, грозно зашумел лес, резко потемнело. Лишь теперь лыжники заметили, что с запада, охватив полнеба, надвигается тяжелая темная туча.

— Ой, метель приближается! — забеспокоился Мукоед.

— Состязания, Федь, состоятся при любой погоде!

— Ну и ляд с вами! — взъярился Мукоед и быстренько потрусил в направлении шоссе, обозначенному вдали цепочкой телеграфных столбов.

— Скажешь, я врал: Мукоед не своим ходом домой доберется — и притом первым, — смеясь, заключил Андрей, когда расходились с Кушниренко в разные стороны.

…Шуршал настороженно снег под ногами четырех запоздавших путников, которые разными дорогами приближались к Киеву.

А по их следам уже незаметно ползла поземка, курясь на хребтах холмов. Вскоре из-за леса рванул, точно пес с привязи, застоявшийся ветер. И заметался, загоготал, вздымая вокруг седые буруны. Сразу же тяжелой глыбой навалилась на землю кромешная тьма, и еще теснее стало на поле яростным вихрям, поднимавшим до самого неба столбы снежной пыли.

Начиналась неистовая буря…

II

— Смею напомнить, сударь Химчук: уже полдень. Не пора ли вам оставить свое прекрасное ложе? Вспомните, вас ждут великие дела, — говорил на следующий день Андрей Ливинский, переступив порог небольшой, сплошь уставленной книжными стеллажами комнаты.

— Дела — не волк, в лес не убегут, — возразил Олесь и отложил в сторону толстенный том в старинном кожаном переплете. — Ну, проходи, чего ж притолоку подпирать.

Андрей чопорно поклонился:

— Только с вашего любезного позволения.

Расчесав непокорную, буйную шевелюру, гость прошел к окну и примостился на подоконнике, на котором между двойными рамами среди сочной зелени барвинка алели калиновые гроздья.

— Так как же тебе путешествовалось, единоличник?

Олесь показал забинтованной левой рукой на свое исцарапанное до крови и смазанное йодом лицо. Андрей без объяснений понял: путь у Химчука был нелегким.

— С рукой у тебя серьезно?

— Да нет, пустяки! Просто ладонь о какую-то железяку распорол. А в общем-то… Пока домой добрался, лыжи поломал да и портрет вот размалевал.

— Вот что значит отбиваться от коллектива. Хотя, впрочем, мы до Киева тоже порознь добирались. Понимаешь, состязание устроили: кто первым домой с той опушки доберется. И оказывается: ты — победитель.

— С какой это стати? — удивился Олесь.

— А с той, что ты один с дистанции не сошел. Мукоед, как и следовало ожидать, лишь только вьюга поднялась, взвалил лыжи на плечи и дал тягу на шоссе. И на попутной машине до города доехал. Я же только до Бабьего яра добрел, а там с кручи сорвался и лыжи растерял. А Кушниренко лишь сегодня утром в общежитие явился. Я всю ночь не сомкнул глаз, думал, несчастье произошло, а он, оказывается, потерял в этой метели ориентировку, до третьих петухов петлял среди сугробов, пока в село Беличи не прибился. Вот и выходит, что ты обладатель приза.

Олесь ничего не ответил. Лишь мечтательно смотрел в окно, за которым в саду ослепительно искрились в утренних лучах солнца высокие сугробы наметенного за ночь снега, и по лицу его блуждала загадочная улыбка. «Неужели злорадствует, что на наши головы свалилось столько напастей? — мелькнула у Андрея недобрая мысль. — Или, может, догадывается, зачем я пришел, и ждет слезливых покаяний?..»

— Что это изучаешь в постели? — спросил Андрей, только бы не молчать.

— Да просматриваю монографию по народной медицине. Удивительно интересная штука! Собран и систематизирован такой бесценный материал!..

Андрей взял роскошный фолиант в руки, перелистал несколько страниц и поразился:

— Фу-ты ну-ты! Что-то ничего не пойму. На каком языке?

— Шведский путешественник-исследователь написал.

Брови гостя поползли вверх и круто сломались:

— Ты что, уже и шведский успел выучить?

— Не совсем. Но понемногу читаю со словарем…

— Вот человечище! И зачем тебе столько языков? Английский, немецкий, французский, итальянский, а теперь еще и шведский… Хотя, честно говоря, я по-хорошему завидую. Это же столько миров открылось перед тобой, — и он окинул взглядом высокие, забитые книгами стеллажи.

Какой литературы на них только не было! По истории и философии, геологии и искусству, всевозможные справочники и художественные произведения, монографии и редкостные периодические издания прошлого. Кто пристально присматривался к разноцветным корешкам томов, ровными рядами выстроившихся от пола до потолка на дубовых полках, тот видел на них названия почти на всех европейских языках. Эта библиотека считалась у Химчуков личным и неприкосновенным сокровищем Олеся. И юноша относился к ней, как к святыне, ежемесячно пополнял ее новыми книгами, тратя на это всю свою стипендию. Андрею до самозабвения нравилось бывать в этой уютной, скромно обставленной Олесевой обители, где жило столько светлых мыслей самых выдающихся сынов человечества. Ничего не было здесь лишнего — письменный стол у окна, два плетеных кресла, кушетка и стеллажи, стеллажи, стеллажи. Но на этот раз Андрей не стал рыться в книгах.