Золотые ворота. Черное солнце - [2]

Закончил Олесь свое повествование, и сразу наступила гнетущая тишина. Хлопцы шли, потупив взоры. Казалось, даже могучий стосильный бор застыл в элегической задумчивости, заглядевшись на уже по-вечернему глубокое и пастельно-синее небо. И ветерок как-то уж слишком внезапно утих, перестал шастать по заснеженным вершинам деревьев и отряхать на землю серебристую порошу.

— Печальна, Олесь, твоя легенда, — первым отозвался Андрей. — Поэтична, но печальна. Выходит, человеку недостаточно жизни, чтобы найти свое счастье…

— Выходит, так.

— Но почему же тогда все испокон веков его ищут? — вступил в разговор Иван Кушниренко.

— Такова уж натура человеческая.

— Э, нет, на натуру нельзя все списывать! В наше время, когда мы кузнецы собственного счастья…

И вдруг сиплый, прерывистый голос издалека:

— Хлопцы, пора бы домой поворачивать. Гляньте, где солнце! Сколько еще можно слоняться по этому бездорожью?

Иван резко остановился, повернул назад голову.

— Неужели у тебя, Федор, душа из лебеды? Мы же условились: в пути — от каждого по интересной новелле. Кстати, сейчас твоя очередь рассказывать.

— Да на кой ляд мне ваши сказки? — буркнул Мукоед. — Если б хоть жрать не хотелось и ноги не так болели…

— Давай напрягай, Федюня, свою фантазию, иначе тебе в Киев не будет пути, — сказал шутливо Андрей.

— Да брось ты свои хахоньки! — уже рассвирепел Мукоед. — Нашли чем забавляться: какие-то там россыпи… Золотые ворота… Все это выдумки пустые!

— Говоришь, пустые выдумки? Нет, брат, народ не от безделья песни слагает, — мечтательно начал Андрей и тронулся с места. За ним двинулись и остальные. — Подумать только: сколько светит солнце, столько и мечтают люди о счастье. А кто — и часто ли — его находил?.. Вот поэтому оно и стало представляться беднягам то зеленым лучом, вырывающимся на какой-то миг из морских пучин при закате солнца, то огненным цветком папоротника, распускающимся раз в тридцать лет в воробьиную ночь, то падающей с неба звездой, которую никто не может отыскать… Очень примечательно, что на протяжении тысячелетий люди сумели сберечь веру в лучшую судьбу.

Андрей любил и умел мечтать. Пылко, вдохновенно, самозабвенно. В такие минуты он словно бы возносился над землей, и тогда его высокий крутой лоб, темные, вразлет, трепещущие брови, выразительные, с просинью глаза делались особенно прекрасными и влекущими.

— Эге-ей, хлопцы, — прервал Андрея Олесь, — глядите-ка, Федор и в самом деле испускает дух.

Оглянулись. В десятке шагов маячил полусогнутый Мукоед. Невысокий, плотный, будто куль с зерном, он, едва переводя дыхание, с трудом держался на широко расставленных ногах и тяжело опирался грудью на воткнутые в снег палки. Вид у него, честно говоря, был далеко не бравый. Заношенный овечий полушубок расстегнут, шапка съехала на затылок, а раскрасневшееся до синевы круглое лицо, на котором еле просматривались щелочки глаз и хрящеватый нос, лоснилось от пота, точно намазанное смальцем.

— Разве таким крутые тропы одолевать? — процедил сквозь зубы Иван и наморщил лоб, соображая, как поступить в этой ситуации. Продолжать поход втроем, оставив Мукоеда на лесной просеке, словно бы неловко, а возвращаться в Киев, не осуществив своих намерений, он просто не мог. Ведь на эту лыжную вылазку Иван возлагал столько затаенных надежд…

Еще в начале зимы, в первых числах декабря, он обдумал, с кем и как будет отмечать первый день Нового года, наметил даже маршрут лыжного пробега.

И сразу же начал подготовку. Долго агитировать товарищей не пришлось — после четырехмесячного сидения в читальнях и аудиториях они сами рвались на лоно природы. Так что без долгих сборов и пересудов первого января 1941 года на рассвете четверо однокурсников выступили в путь. До Святошина добрались рабочим поездом, потом махнули через заснеженные поля к селу Беличи, а уже оттуда взяли курс через приирпенские леса к Пуще-Водице с тем, чтобы вечером возвратиться в Киев трамваем. Все складывалось так, как и планировал Иван, — задушевные разговоры, песни на коротких привалах, конкурс на лучшую устную новеллу… И вот на тебе: на полдороге выбился из сил Мукоед.

— Сделаем так, — после некоторых размышлений предложил Кушниренко. — Тут неподалеку стоит знаменитый Громов дуб, под которым казаки когда-то, отправляясь в поход на шляхту, освящали мечи. Доберемся до него, пополдничаем, отдохнем, а потом и решим, что делать дальше.

— О, твоими устами только бы мед пить! — обрадованно воскликнул Мукоед и рванул с места. — Айда побыстрее к дубу!

Спустились в ложбинку, потом вслед за Иваном свернули направо и пошли по глубоко заснеженному руслу какого-то ручья. Идти было тяжело, то и дело приходилось продираться сквозь обмерзшее сплетение кустов ивняка и калины. Однако никто не роптал — все стремились побыстрее добраться до цели. И наконец она явилась их взорам — на небольшой поляне в тесном кругу сосен и берез возвышался старый, в три обхвата, дупловатый дуб с обгорелой вершиной.

— Ну, вот мы и на священном месте, — Иван первым снял и воткнул в сугроб лыжи. — А сейчас — за работу! Нужно развести костер.

Хлопцы мигом наломали сосновых веток, раскидали на снегу, уселись на них у костра, возле которого колдовал Иван, постелили газету. На походном «столе» сразу же появилась четвертинка замерзшего сала, кольцо колбасы, головка чеснока, несколько ломтей хлеба и с десяток краснобоких яблок из Химчукова сада.